Михаил Белозеров - Река на север

— Ага, — почему-то шепотом торжествующе произнес Савванарола, — это господин, который все-все понимает...

— Все! — сказал Иванов. — Я тебя уволил! Пойдешь в запас.

— Так бы сразу и сказал, — произнес Савванарола и странно пошевелился — оказалось, чтобы не дать упасть любимому черепу, он прижал его животом к двери.

— Еще одно слово, и я сломаю тебе руку, — сказал Иванов. — Зачем она тебе?

— Она подарена мне... — почти торжественно признался Савванарола.

Как фаталист он придавал большое значение словам и знакам, которые сам же выдумывал. "Сколько бы ты ни бросал камень в воду, ты всегда попадешь в центр круга, — иногда говорил он. — Это ли не парадокс". Ему было больно, он закусил губу.

— Кем? — удивился Иванов.

— Твоим сыном.

— Кем? Кем? — удивился Иванов.

— Пошел ты...

— Тихо... — сказал Иванов. — Посиди пока здесь... — и пихнул его в спину.

Череп покатился по коридору. Савванарола, пискнув, как мышь, бросился его ловить.

Иванов вышел в сад. Изюминка-Ю стояла у калитки.

— Не обращайте на него внимания, — зашептала Клавдия Ивановна, нагоняя их и странно улыбаясь. Она за локоть тянула припадающего на ушибленную ногу Савванаролу. У черепа таки отвалилась часть носа, и Савванарола бережно придерживал нижнюю челюсть. — Савва не так плох... — как о постороннем, улыбаясь, добавила она.

— Мы даже не сомневались, — ответил Иванов и заработал брошенный взгляд Изюминки-Ю: "Ну и язва ты!"

Клавдия Ивановна засмеялась. Она давно все поняла.

— Вы ужасно понравились моей маме, — сказала она и, бросив Савванаролу, горюющего над своим черепом, подцепила Изюминку-Ю под локоть и с женским любопытством разглядывала ее — то, чего по душевной тонкости не смела сделать в комнатах, — у нее старческий церебральный паралич.

— Но она вполне логична, — поспешно заверил Савванарола. Он уже оправился от боли и избегал взгляда Иванова. — Она наш финансист...

Он явно гордился этим обстоятельством.

— Что вы, что вы, — произнесла женщина, — конечно, память у нее изумительная. Только иногда теряет речь.

— Это неважно, — заметил Савванарола. — Главное — умение прятать концы...

— Я не думал, что вы так далеко зашли, — признался Иванов.

— Боюсь, что она дальше не справится, — призналась Клавдия Ивановна.

Савванарола рассердился:

— Вот здесь вы не правы! Главное, что человек знает и как чувствует!

— Конечно, конечно... — сразу согласилась женщина.

— Не путайте политику и веру! — Савванарола нервничал.

— Я не буду, не буду...

Казалось, она боится его. Время, когда все помешаны на политике.

— Это только начало, — заверил он. — Мы организуем людей вокруг города! Мы объявим ему войну!

— Все, уходим, — сказал Иванов Изюминке-Ю, и они, не оглядываясь, вышли из сада.

Савванарола и женщина самозабвенно спорили. Временами Савванарола кивал на череп. Это было его излюбленным приемом. Женщина воздевала руки. Савванарола терял слюни и тыкал пальцем в пустые глазницы. Женщина его не понимала. Аргументация была слишком сложна и витиевата. В качестве доводов приводилось количество ступеней крыльца и две трубы — одна над домиком, вторая над летней кухней.

Над всем этим шумел вечный лес.

Геометрия "Пассажа" — три квартала, заключенные в серые шершавые стены, сверху — прямоугольник неба — косо падали лучи солнца, но и это не уберегало от волн зноя, вползающего с площади от разогретого асфальта. Единственное спасение — в полупустой забегаловке: "Джек Пот на все вкусы".

Но тут его окликнули. Кто-то бесстрашно полез прямо через улицу наперерез несущемуся транспорту, размахивая руками. И он с удивлением узнал в полковнике, похожем на старого индейца, своего однополчанина.

Узнал по мохнатым бровям над серыми глазами, по характерному жесту правой руки, словно он подавал какие-то тайные знаки. Столько лет. Тот, которому однажды делал промывание желудка и выхаживал в течение недели. Постой, постой. Прошлое иногда выкидывает странные коленца, иногда это совершенно ни к чему. И похоже, все-таки выходил, потому что его не списали и теперь он носил на погонах три звездочки, а вместо привычной кокарды со звездой — непривычного теперь орла. Парадная форма, понял Иванов. Страна, в которую ты бы ушел пешком.

— Все-таки я тебя вычислил! — закричал Полковник, облапив. — Звонил, но мне сказали, что ты здесь не живешь. — У него были твердые скулы и прорезанные морщинами щеки.

— Она пошутила... — смешался Иванов.

Ему стало стыдно. Если бы в Саскии осталась хоть капля совести...

Он с любопытством глядел на него, пытаясь припомнить, что же их связывало, помимо желудка и служебных обязанностей.

— Почему ты здесь, да еще в форме? Тебя могут принять за шпиона.

— На минуту выскочил. Я в составе официальной делегации. Не слышал? Военное сотрудничество. Очень модное слово.

Полковник, полковник! Армия, которую забываешь. Армия, которую ты чуть-чуть, но все же любил. Армия, которой ты отдал свою молодость.

— Зарабатываю на генерала и "вольву", дача у меня уже есть.

Хвастливая бравада — тогда еще беспечно-майорская: загнать оленеводам пару мотоциклов, а рыбакам — мотобот. Что Иванова всегда поражало в людях — так это способность к самоуничтожению, в той или иной степени относящаяся и к тебе самому — только, может быть, в иной форме. Полное отсутствие чувства самосохранения. Простодушие! Но иногда в тебе после таких встреч просыпается память — запах карболки и пронизывающий ветер с океана. Сколько лет это жило в нем. Теперь он не чувствует ничего, кроме удивления. Сколько лет инстинктивно убегал. Наконец-то он сам по себе — не вписываясь, не унижаясь. Он отряхнулся, как больной пес.

— Я тоже чертовски рад тебя видеть, — сказал он.

— Еще бы!.. — Полковник был простодушен. — Если бы не ты, гнить бы мне сейчас на два метра под землей.

— Брось, — сказал он, — я-то на что?

Он вдруг вспомнил зимние бураны и замерший колодец, из которого приносил воду. Сруб стоял на возвышении, обледенелый, как ледяная горка. Однажды он поскользнулся вниз — спасла веревка.

— Закопали бы... — засмеялся Полковник и погрозил ему пальцем. Быть может, он вспомнил их прошлое братство, то, что, несмотря ни на что, объединяло, а не разъединяло их. — Я хорошего не забываю, — заметил он.

На Севере отравиться грибами так же сложно, как на Юге объесться черникой. Единственное, что его спасло: на восьмидесятой минуте реанимационных мероприятий, когда они его уже теряли, он пришел в себя и произнес: "Грибы..."

Они заняли два места у окна, за которым по раскаленному Хрищатику улице изредка пробегали прохожие.

— Мой Сережка... ровесник твоего Димки... — сказал Полковник, и на мгновение его лицо перестало быть сильным и мужественным. — Вот за них и выпьем... Жить бы им не так, как нам...