Мюриэл Спарк - Жемчужная Тень

Для белых бедняков Форт-Бейта и его окрестностей в клинике имеется отдельная приемная, где они едят принесенную с собой пищу или сидят в долгом молчании, прерывающемся порой перебранкой где-нибудь в углу. Оставшаяся часть форт-бейтского общества клинику не посещает.

В эту оставшуюся часть входят аптекарь, священник, ветеринар-хирург, полицейский и их семьи. В своем узком кругу они ведут скромную жизнь провинциалов и с белыми бедняками — мелкими фермерами — общаются только по делу. Им не терпится занять чем-нибудь персонал клиники, который в основном проводит свободное время где-то еще — далеко отсюда, отправляясь машинами на выходные в столицу, на север, или на одну из больших плотин, где можно сойти за моряка. Но случается, для разнообразия медсестры и сотрудники клиники проводят вечер в деревне, в гостях у аптекаря, священника, ветеринара или в полицейском участке.

Именно в этом обществе и оказалась Соня Ван дер Мерве, когда ее муж уже три года как сидел в тюрьме. История, связанная с его приговором, вызвала определенные толки, ибо все считали, что он зашел в своем гневе слишком далеко, такие вещи подрывают престиж колонии в глазах Уайтхолла. Но самой Соне никто лыка в строку не ставил, и главная трудность, с которой ей пришлось столкнуться в своих попытках сблизиться с ветеринаром, аптекарем и священником, заключалась в том, что раньше ей в этой компании бывать не приходилось.

Ферма семейства Ван дер Мерве находилась в нескольких милях от Форт-Бейта. Это была одна из очень немногих ферм в этом районе, основанном благодаря шахтам, в последнее время не работающим. Семья жила трудовой жизнью африканеров, переселенцев — перекати-поле, приехавших сюда из метрополии. Не думаю, что Соне когда-либо приходило в голову, что ежедневный распорядок ее дня, состоявший из подъема, умывания в лохани подле дома, выпечки хлеба, готовки скудной пищи для детей, покрикивания на аборигенов и возвращения вечером на перину, где ждал Дженни, может измениться. Единственным ее развлечением была пасхальная неделя, когда на богослужения в голландской реформистской церкви со всей округи съезжались африканеры в своих крытых фургонах.

До тех пор пока не появился один адвокат, чтобы уладить какое-то дело между фермой и Земельным банком, она и понятия не имела, что может распоряжаться наследством, оставленным ей отцом, ибо всегда считала, что реальную стоимость имеют только те фунтовые банкноты, что она держала в чулке; ее отец никогда не тратил деньги на то, что можно потрогать руками, всегда только вкладывал, и Соня думала, что деньги, которые он относит в банк, — нечто вроде дани людям из банка, каковую патриархальные фермеры вроде ее отца должны уплачивать согласно строгим этическим установлениям голландской реформистской церкви. Теперь она поняла, что владеет некоторым состоянием, и разгневалась на мужа за то, что он раньше не объяснил ей этого. Она написала ему письмо, и составить его было непросто. Я видела его окончательный вариант, по поводу которого она собрала специальное совещание медсестер клиники. Мы безжалостно оставили все как есть, да вряд ли особенно и вчитывались в текст. Помню, в тот вечер мы сильно засиделись, рассуждая об открывающихся перед ней возможностях — собственный теннисный корт, две ванные комнаты, спальня в черно-белых тонах, — представлявшихся тогда лишь слабым мерцанием в конце тоннеля. В любом случае нам вряд ли удалось бы отговорить ее от этой затеи. Позже это письмо удостоилось нескольких строчек в местной газете в качестве дополнительной улики в деле Дженни. Вот оно:

«Дорогой Дженни готовятся некоторые перемены я узнала что от папы остались деньги которые можно тратить достаточно просто падписать бумагу неужели ты думаешь что мне нравится такая жизнь работа работа работа Господи спины не разгибаешь в поле как будто ты белая шваль какая когда я последний раз покупала себе новое платье и не стыдно тебе а теперь ты засел в турму из-за своего дурного характера стыдно тебе должно быть ноги сделал. Приходил мистер Литл падписать бумаги он сказал в турме тебя кормят хорошо дети здоровы только Ханну кто-то укусил я увожу их отсюда в женский монастырь даю деньги платить буду. Твоя любящая жена С. Ван дер Мерве».

Тем летом в Ворчестершире я поправлялась после болезни и частенько ложилась днем отдохнуть. Занятия в школе закончились. Врачебная практика по радиотерапии должна была начаться только осенью.

Не скажу уж, как часто я лежала у себя в спальне, слушая громкие возгласы, доносившиеся с корта чуть правее моего окна, где двое моих братьев играли в теннис. Иногда старший брат Ричард запускал мяч в открытое окно, давая понять, что пора вставать. В таких случаях занавески начинали колыхаться и внезапно раздвигались, после чего мяч со стуком опускался в комнате и откатывался в сторону. Мне всегда казалось, что однажды он разобьет стекло, или мяч угодит мне в лицо, или разобьет что-нибудь в комнате, но все заканчивалось благополучно. Но возможно, я преувеличиваю, и на самом деле подобное случалось только раз или два.

Но в том, что занавески колыхались на легком ветерке, когда в те беспечальные дни я лежала на кровати, и до меня доносились удары теннисного мяча и другие звуки, я уверена, и, по-моему, это были славные минуты. То, что легкое колебание занавесок свидетельствует о дуновении воздуха, кажется чем-то очень близким к истине, ибо в моем представлении истина обладает воздушными свойствами, с лирическим и жизнерадостным оттенком; а когда из-за какой-нибудь ерунды возникают крупные неприятности, мне это доказывает лишь то, что в мире завелась какая-то фальшь.

Не могу в точности припомнить, чтобы занавесок у меня в комнате касался летний ветерок, хотя уверена: так оно и было; всякий раз, как я стараюсь восстановить в памяти подробности этих ощущений, они исчезают, и сам этот образ является мне лишь как человеку, отведавшему от Древа Познания, — память о нем растворилась в окне дома миссис Ван дер Мерве и в потревоженных занавесках, когда в сезон дождей слегка дует ветер, означающий почему-то начало бури.

Бывало, в те покойные дни я начинала испытывать какую-то тревогу. Возникали сомнения в том, что меня примут на курсы радиотерапевтов из-за перерывов в школьном обучении. Однажды с вечерней почтой пришло письмо, подтверждающее, что я принята. Я прочитала письмо с облегчением и радостью и тут же решила отказаться. С меня было довольно того, что меня приняли. Такие перепады мне свойственны, и причина, по которой меня тянет к середине и покою, заключена в том, что мне не хватает ни того ни другого. В общем, я решила стать палатной сестрой и, вслед за своим братом Ричардом, в ту пору студентом-мед и ком, отправиться в Африку изучать тропические болезни.