Марио Бенедетти - Весна с отколотым углом

— Что же ты почувствовал, когда он прочел тебе письмо и рассказал про фото?

— Я растерялся. Да, именно, растерялся.

— Растерялся и ощутил вину?

— Нет. Вину — нет.

— Почему же ты пришел такой мрачный?

— Потому что эта история — не подарочек.

— Какая история, наша?

— Да, а что?

— Для меня это не история.

— Вот как? Значит, все просто?

— Ты каешься?

— Нет. Только это — не подарок.

— Ладно, слышала. И у них тоже.

— У Клаудии и Анхеля? Да, и у них. Но у них все чисто. Тяжело, но чисто. Чистая боль, чистая любовь.

— А у нас грязная.

— Этого я не говорил.

— Имел в виду. Ты не говоришь, а я понимаю. Думаешь, не понимаю, да?

— Для меня трудно только одно: что мы скрываем от Сантьяго. И все, больше ничего. Я тебя люблю, Грасиела, а в этом грязи нет.

— Зачем толочь воду в ступе? Я говорила с Рафаэлем, он меня убедил. По-моему, он прав. Одно дело — узнать здесь, другое — узнать там, взаперти.

— Ну что ж, теперь он будет здесь.

— Да, и я очень рада.

— Значит, каешься?

— Нет, Роландо, не каюсь. Рада, и все. Рада, что он свободен, давно пора. И еще я рада, что смогу ему сказать.

— Сможешь?

— Да, Роландо, смогу. Я гораздо сильнее, чем ты думаешь. И потом, я знаю. Теперь я знаю точно, что у нас ничего бы не вышло. Я слишком уважаю его, чтобы врать.

— Нет, черт — те что, а не жизнь! Столько лет в тюрьме, потом — вышел, и на тебе, дождался! То есть мы его дождались со своей новостью.

— Не знаю… Рафаэль говорит, лучше узнать здесь, когда есть еще что-то, кроме тюрьмы.

— Узнают и другие. Наши товарищи. Об этом тебе не говорил твой Рафаэль?

— Нет. Я сама понимаю.

— Навряд ли они будут на нашей стороне.

— Навряд ли. Сантьяго все любят. Это очень тяжело.

— Как ты ему скажешь?

— Не знаю, Роландо, не знаю.

— Может, скажем вместе?

— Ничего не знаю наперед. Скажу как скажется. Только — сама, с глазу на глаз. У меня ведь есть на это право?

— У тебя есть любые права. А как Беатрис?

— Она от меня отдалилась. Это меня тоже мучит.

— А она знает, что ее отец будет тут через две недели?

— Знает, с воскресенья. Сантьяго просил не говорить, но я ей сказала. Ты понимаешь, почему? Я подумала, что она могла как-то узнать или догадаться и отдалилась от меня, потому что я ничего не говорю. Но вот, я сказала, а она все такая же.

— Очень уж она хитра. Не иначе про нас понимает.

— Да, наверное.

— В конце концов, этого и следовало ожидать.

— Может быть, но мне тяжело.

— А сейчас почему ты плачешь?

— Потому, что ты прав.

— Прав, конечно, только в чем именно?

— Это черт-те что, а не жизнь.

Больше двух лет прожил я в Аламаре, в пятнадцати километрах от Гаваны; здесь много огромных домов, построенных бригадами трудящихся столицы. Кубинцы придумали вот какой способ борьбы с острым жилищным кризисом без ущерба для производства: каждый завод, фабрика, учреждение или магазин формируют одну или несколько бригад, по тридцать три человека в каждой. Поскольку в основном члены бригад не являются строительными рабочими, они проходят сначала элементарный курс обучения, а затем работают, строят пяти-, а то и двенадцатиэтажные здания, которые впоследствии заселяются их товарищами, остро нуждающимися в жилье, а иногда и ими самими. Трудящиеся предприятия, с которого послана бригада, работают за ее членов сверхурочно. Интересно, что идея эта принадлежит самим рабочим, правительство лишь осуществляет ее.

Но есть одна деталь, которая касается непосредственно нас, латиноамериканцев. В каждом из домов одна квартира (если дом пятиэтажный) или четыре (если двенадцатиэтажный) предоставляется семьям латиноамериканцев, находящихся в изгнании, причем квартиры обставлены, с холодильником, радио, телевизором, газовой плитой на кухне и даже с постельным бельем и посудой. Все это бесплатно.

Вот почему большая часть латиноамериканцев сосредоточена именно в Аламаре. Уругвайские дети и подростки говорят здесь если не на двух языках, то, без сомнения, на двух наречиях. На улице, бегая и играя со своими сверстниками, ребенок говорит с ярко выраженным кубинским акцентом. Но едва лишь вернется домой (а дома родители упорно и сознательно продолжают употреблять типично уругвайские обороты), он уже больше не малышок, как принято говорить на Кубе, а уругвайский бутуз.

Аламар — славное место, хоть, может, автобусов и деревьев здесь меньше, чем надо бы, зато тянет легким соленым ветерком с моря, которое в двух шагах, да к тому же тебя здесь постоянно окружает искренняя братская забота.

Тридцатого ноября тысяча девятьсот восьмидесятого года, в день референдума, когда уругвайская диктатура сама устроила себе западню, я находился не в Аламаре, а в Испании. Утром, когда известие о нежданной победе народа занимало первое место в радиопередачах всего мира, я подумал, конечно, о многом, но и об Аламаре тоже, о том, как хорошо, наверное, там отпраздновали нашу победу.

И, приехав в следующем январе в Гавану, я сразу же спросил об этом Альфредо Травину. С Альфредо у нас много общего, но главное — нас роднит литература и Такуарембо, где оба мы родились, только он — в столице департамента, а я — всего лишь в Пасо-де-лос-торос.

«О, какой у нас тут был праздник». И Альфредо заводит глаза к небесам. Мне всегда казалось, что Альфредо (его второе имя — Данте, но я никогда не решался подтрунивать над ним, так как мое третье имя — Гамлет), с его неподражаемой спотыкающейся походкой, словно вышел из какого-то фильма Витторио Де Сики по сценарию Чезаре Дзаваттини. Но уж когда Альфредо заведет глаза — как две капли воды похож: на Тото [31] Тото — настоящее имя Антонио де Куртис-Гальярди (1901–1967) — итальянский актер. .

«Понимаешь, как дело было: мы собрались нашей латиноамериканской колонией поболтать и выпить немного. А насчет референдума что мы думали? Никто не сомневался, что все это один обман». Морщинистое лицо Альфредо осветилось улыбкой, улыбка становилась все шире, — тем, кто мало знает Альфредо, его улыбка может показаться насмешливой, но мы-то понимаем — он смеется над собой. Не осуждает себя, а смеется над собой, тут ведь есть разница, не правда ли?

«Мы пели танго, старые танго и тем, быть может, только растравляли свою тоску по родине. Но одна из нас (женщины, они всегда смотрят на жизнь более реально), пока все вокруг распевали, не отрывалась от приемника. Так что в целом картина получалась оригинальная: мы заливаемся во все горло, что твой Гардель, а она в это время Би-Би-Си слушает. И вдруг она как подскочит: «Против получило большинство! Более семидесяти процентов голосов против!» Тут мы сразу же и забыли беднягу Гарделя, бросились к приемнику, весть подтвердилась».