Жозе Душ Сантуш - Формула Бога

— Какой же тогда это может быть язык?

— У нас есть предположения относительно вполне конкретного языка… Португальского.

— Португальского?

— Именно.

— Но… Эйнштейн разве говорил по-португальски?

— Повторяю: почти весь текст написан собственноручно Эйнштейном. Однако, по какой-то пока еще не совсем ясной причине, ключевой по значению фрагмент написали на другом языке и затем зашифровали. — Ариана говорила нарочито медленно, словно стараясь лучше донести смысл своих слов до собеседника. — Проанализировав зашифрованный отрывок, наши специалисты-криптологи с учетом истории рукописи пришли к выводу, что языком, на котором изначально написан данный отрывок, почти со стопроцентной вероятностью является португальский.

Историк в который раз взял ксерокопию первой страницы рукописи, пробежал глазами напечатанный большими буквами заголовок — «DIE GOTTESFORMEL» и остановился на похожих на стихотворные строках.

— Что это? — указывая на них пальцем и переведя взгляд на Ариану, спросил он.

— Какой-то стих, — подняв бровь, бросила иранка. — Кроме странной отсылки перед зашифрованной строкой это единственное, что написано на английском. Все остальное — на немецком. Но вы, кажется, не знаете немецкого?

— Я знаю португальский, испанский, английский, французский, латынь, древнегреческий и коптский. В настоящее время весьма продвинулся в изучении иврита и арамейского, а вот немецким пока должным образом не овладел. К сожалению.

Сигнал, донесшийся из кармана брюк, оповестил Томаша, что кто-то звонит на мобильный. Он извлек его на свет и прочел на экране: «Родители».

— Алло!

Голос звучал из динамика так, словно самый родной человек на земле находился не в другом городе, а в метре от него.

— Алло! Это ты, Томаш?

— Привет, мама!

— Где ты, сынок? Ты уже приехал?

— Да, сегодня вернулся.

— Все прошло нормально?

— Да.

— Ну и слава богу! Когда ты летаешь в эти свои командировки, я страшно беспокоюсь.

— Ну, мам, это ж нелепо! В наше время летать самолетом стало обычным делом. Теперь это все равно что на автобусе или поезде ездить, только гораздо быстрей и удобней.

— Да я понимаю, а все равно нервничаю. К тому же ты ведь ездил сейчас вроде в арабскую страну, да? Они там все с ума посходили, что ни день — взрывают что-нибудь, людей убивают, просто жуть! Или ты не смотришь новости?

— Ага, вот, оказывается, откуда ноги растут! — рассмеялся сын. — В действительности там не так уж плохо, черт побери! И есть даже очень симпатичные, воспитанные люди. Как там отец?

Возникла мимолетная пауза.

— Отец… как тебе сказать… да потихоньку…

— Я очень рад, — бодро, не уловив неуверенности матери, сказал Томаш. — А сама-то как? Все по Интернету бродишь?

— Да так, более или менее… Послушай, Томаш, мы завтра с отцом будем в Лиссабоне.

— Завтра, говоришь?

— Да.

— Тогда надо обязательно где-нибудь вместе пообедать.

— Мы собираемся выехать с утречка. Так, чтоб не спеша добраться в Лиссабон часам к одиннадцати-двенадцати.

— Давайте встретимся в Фонде Гулбенкяна. Зайдите за мной в час дня.

— В час дня? Договорились.

— А зачем вам понадобилось в Лиссабон?

На другом конце линии снова возникло замешательство.

— Потом расскажу, сынок, — наконец ответила мать. — При встрече.

Прямоугольное здание из бетона, вытянутое по горизонтали и разлинованное в длину рядами сплошных окон, вырастая из зелени крон, казалось мегалитическим сооружением вне времени — колоссальным дольменом прямых, рубленых форм, устроившимся на вершине обросшего травой холма. Преодолевая мощеный камнем подъем, Томаш неизменно восхищался этим видом. В его воображении это был одновременно акрополь современной эпохи, монумент геометризма, метафизический шедевр зодчества и гигантский утес. Здание так удачно вписалось в ландшафт лесопарковой зоны, что можно было подумать, всегда являлось его неотъемлемой частью.

Фонд Гулбенкяна.

Томаш вошел и поднялся по широкой лестнице. Огромные оконные проемы, будто рассекавшие мощные стены, зрительно превращали раскинувшийся за ними парк в продолжение внутреннего объема здания, сливая в единое целое рукотворное сооружение и природный пейзаж, примиряя железобетон и естественную растительность. Миновав фойе большого зала, историк легонько постучал в дверь и вошел в кабинет.

— Привет, Албертина, как дела?

Секретарша убирала в шкаф папки с бумагами. Она повернула голову в его сторону и улыбнулась.

— Здравствуйте, профессор. Вы уже вернулись?

— Как видишь.

— Как все прошло?

— Чудесно. Инженер Витал у себя?

— Господин Витал проводит совещание с сотрудниками музея и будет только после обеда.

Томаш замер в нерешительности.

— Вот оно что… Я принес ему отчет о командировке в Каир. И не знаю, как быть. Подскажите, может, мне лучше вернуться после обеда, а?

Албертина села за письменный стол.

— Оставьте у меня, — предложила она. — Когда господин Витал вернется, я ему передам. А если у него возникнут вопросы, он потом сам с вами свяжется, хорошо?

Историк открыл портфель и вынул несколько страничек, скрепленных в углу степлером.

— Да будет так, — сказал он, вручая бумаги секретарше. — Отчет я вам отдал, а в случае чего инженер Витал мне позвонит.

Томаш уже собирался уходить, но Албертина вдруг задержала его.

— Ой, профессор!

— Да?

— Звонил Грег Салливан из американского посольства. Просил, чтобы вы ему сразу перезвонили.

Обратно историк прошел тем же путем, но внизу не вышел наружу, а завернул к себе в кабинет — небольшую комнату, расположенную тут же, на первом этаже, где обычно сидели внештатные консультанты фонда. Устроившись за своим столом, он принялся составлять план-конспект оставшихся до конца семестра занятий.

Окно кабинета выходило в парк. Там, как на лесной лужайке, колыхались в такт дыханию ветерка мурава и листья деревьев. Окроплявшие их капельки росы подобно драгоценным камням играли и переливались в лучах утреннего солнца. Томаш переговорил по телефону с ассистентом кафедры, уточнил с ним ряд моментов и обещал оставить на факультете план-конспекты, подготовку которых уже практически завершил. Затем нашел в списке контактов своего мобильника номер атташе по культуре американского посольства и нажал кнопку набора.

— Sullivan here.

— Приветствую вас, Грег. Говорит Томаш Норонья из фонда Гулбенкяна.

— Hi, Томаш. Как поживаете? Как съездили?

Атташе говорил по-португальски с сильным американским акцентом, произнося звуки в нос.

— Нормально. Дело с приобретением стелы, которую я ездил смотреть, думаю, мы скоро закроем. Решающее слово за руководством, но я, со своей стороны, дал позитивный отзыв. Условия мне кажутся приемлемыми.