Жозе Душ Сантуш - Формула Бога

— Я ходил к врачу, — объявил Мануэл Норонья и замолк, будто это было все, что он должен был сказать.

— Да, и что? — после короткой паузы спросил сын.

Старый профессор, понимая, что подробностей не избежать, заерзал на стуле.

— Какое-то время назад, года два или три, я начал кашлять. — Он кашлянул пару раз, словно подкрепляя свои слова примером. — Сначала я думал, простуда. Потом решил, аллергия. Кашель усиливался, и у меня стал пропадать аппетит. Я похудел и ослаб. Аугушту просил меня подтвердить верность нескольких уравнений, и упадок сил и потерю веса я связал с переутомлением от интенсивной работы. Еще чуть позже у меня появился свист при дыхании. — Он приложил руку к груди и сделал глубокий вдох, который сопровождался резким высоким звуком, исходившим из грудной клетки. — Твоя матушка настаивала, чтобы я сходил к врачу, но я ее не послушал. А потом меня стали мучить сильные головные боли и ломота в костях. Я по-прежнему считал, что все это от работы, но мать продолжала пилить меня и сама записала на прием к доктору Гоувейе.

— Ты же знаешь своего отца: нелюдимый, как дикарь, — заметила мать. — Мне пришлось чуть не на веревке его в клинику тащить.

Томаш хранил молчание. Разговор приобретал неприятный оборот.

— Доктор Гоувейа направил меня на анализы, — продолжил Мануэл Норонья. — У меня взяли кровь, сделали несколько рентгеновских снимков. Посмотрев результаты, врач велел сделать дополнительно КАТ [5] КАТ — компьютерная аксиальная томография. . Потом нас с матерью позвали в кабинет и сообщили, что обнаружили у меня затемнения в легких и увеличение лимфатических узлов. Сказали, что надо еще сделать биопсию, назначили бронхоскопию с забором образца легочной ткани.

— Уф-ф-ф! Бронхоскопия — это был бой быков, — поведала мать, закатывая глаза в характерной для нее манере.

— При чем тут быки?! — бросил на нее обиженный взгляд отец. — Хотел бы я посмотреть на тебя, окажись ты на моем месте, а? Веселенькая была бы картина! — И он перевел глаза на сына, как бы ища в нем союзника. — Мне вставили в нос трубку и засунули ее аж до самых легких. — Он пальцем показал на себе путь зонда. — Во время этой процедуры было страшно трудно дышать, просто ужас.

— И что показали результаты? — спросил Томаш, испытывая возрастающее волнение.

— Погоди, сначала они исследовали образцы ткани, которые взяли у меня из легкого и лимфатических желез. И только спустя несколько дней доктор Гоувейа снова пригласил нас к себе в кабинет. После долгой беседы он сказал, что у меня… ну… как его… — он посмотрел на жену. — Ну же, Граса, только ты способна запомнить такие названия. Как он сказал?

— До конца жизни не забуду. — Граса Норонья вся подтянулась. — Он назвал это неконтролируемой пролиферацией клеток эпителиального слоя слизистой оболочки бронхов и альвеол легких.

Пока мать выговаривала это, Томаш неотрывно смотрел на нее. Потом перевел глаза на отца, а затем — снова на мать.

— И что означает эта… абракадабра?

Мануэл Норонья вздохнул, и в его груди совершенно четко послышался свист.

— Томаш, у меня рак.

Услышав эти слова, сын попытался их осмыслить, но его мозг не реагировал, будто под анестезией.

— Рак? Какой еще рак?

— Рак легкого. — Отец тяжело дышал. — Сначала я не поверил. Думал, перепутали анализы, написали мое имя на чьих-то других. И обратился в другую клинику, к другому врачу — доктору Ассишу. Мне заново сделали анализы, и доктор чуть ли не лекцию прочел о том, что у меня серьезная проблема и требуется лечение, но так и не сказал, от чего.

Мать, сидя на стуле, подалась вперед.

— Доктор Ассиш потом позвонил мне и сказал, что хочет говорить со мной, — продолжила она рассказ. — И когда я пришла, повторил то же самое, что сказал доктор Гоувейа. Что у отца… ну… одним словом, эта болезнь, но что он не уверен, следует ли ему об этом говорить.

Математик сделал обиженный жест.

— Убедившись, что доктор Гоувейа ничего не перепутал, я вернулся к нему. Он объяснил, что моя болячка называется… уф, у нее такое странное имя, типа карциномы чего-то там. Еще ее называют немелкоклеточным раком легкого.

— Во всем виноват твой табак, — проворчала мать. — Доктор Гоувейа говорит, что почти девяносто процентов заболеваний раком легких вызваны курением. А ты всю жизнь дымил как паровоз! — Она назидательно подняла вверх указательный палец. — Я сколько раз твердила: «Манэл, смотри, докуришься…»

— Постой, мам, — перебил ее Томаш и посмотрел на отца. — Но ведь это лечится, да?

Мануэл Норонья кашлянул несколько раз, как бы предваряя ответ.

— Доктор Гоувейа уверяет, что существуют разные способы борьбы с этой проблемой. Во-первых, хирургическая операция — карциному можно вырезать, а кроме того, есть еще химиотерапия и радиотерапия.

— И какой из них они собираются применить?

Опять возникла короткая пауза.

— В моем конкретном случае, — наконец заговорил отец, — есть два осложняющих дело момента, которые, по мнению доктора Гоувейи, довольно типичны для этой разновидности рака. Недуг обнаружили с некоторым опозданием. При раке легкого это происходит, если не ошибаюсь, в семидесяти пяти процентах случаев. Запоздалая диагностика. — Он опять закашлялся. — Второй момент является следствием первого. Поскольку болезнь распознали не в самом начале и позволили ей беспрепятственно развиваться, сейчас она распространилась и на другие органы. Дала метастазы. Они уже пошли в кости и мозг, и доктор Гоувейа говорит, что не исключает их появления также и в печени.

— Боже мой! — воскликнул Томаш, не сводя глаз с отца. — И как это лечить?

— Хирургическая операция исключается. Опухоль разрослась, мой случай неоперабельный. О химиотерапии речь тоже не идет — она эффективна только при мелкоклеточном раке. А у меня он немелкоклеточный, что, насколько я понимаю, является более частой разновидностью рака легкого.

— Если нельзя оперировать и химические препараты бессильны, что же остается?

— Лучевая терапия.

— И ока поможет?

— Доктор Гоувейа говорит, что у меня хорошие шансы. Дескать, в моем возрасте болезнь протекает не так бурно, и я должен буду относиться к ней как к хроническому заболеванию.

— А…

— Но я потом много прочитал об этом и не уверен, был ли он до конца со мной откровенен.

Мать чуть не взвилась на своем стуле, настолько её покоробило последнее замечание мужа.

— Что за вздор ты несешь! — резко запротестовала она. — Ясное дело, он был откровенен!

Математик устало взглянул на жену.

— Граса, давай не будем опять спорить, а?

Мать повернулась к сыну — на сей раз союзника в нем искала она.

— Нет, ты видишь это? Теперь он вбил себе в голову, что умрет!