Евгений Будинас - Дураки

Позвонил помощнику снова. У шефа совещание. Тогда я решил позвонить Федоровичу. Прошу его зайти, доложить шефу, что я к нему рвусь.

— Зачем? — настороженно спрашивает Федорович. Объясняю про фильм, о 30-м, естественно, умалчиваю.

— Сегодня он занят и никого не станет слушать. Да сейчас его и нет...

Все ясно. Его нет и не будет. Он проводит совещание. До вторника.

Ладно, вышел на улицу, нахально встал прямо против окон высокого кабинета на пятом этаже. Я знаю, что Орловский любит размышлять, стоя у окна. Закуриваю. Через пять минут из парадного подъезда выскакивает постовой милиционер.

— Пройдите! Евсей Ефремович вас просит.

— Ты чего не заходишь? — встречает с улыбкой. Сниматься в фильме наотрез отказывается. Никто, мол, не поймет. Я настаиваю, нажимаю на его заслуги, но отказ категоричный, хотя чувствуется, что моя настойчивость его не слишком раздражает. Просто сейчас не до кино. О 30-м заговаривает сам.

— Вы там все с режиссерами... У кладбища они, кажется, снимали?.. Я своих просил показать, но что-то никак не могут найти пленку.

— Задание понял, — говорю я с готовностью. Орловский продолжает, как бы не услышав:

— Не могу разобраться... Мне доложили, я тут же связался с председателем президиума Старозевичем, попросил создать комиссию, обязательно включить представителей интеллигенции. Комиссия заверила: все в порядке, никаких нарушений... Пригласил руководство МВД — в один голос честью офицеров клянутся: ничего не было. А вы тут шумите... Пришлось звонить в Москву, попросил МВД СССР прислать проверку — тот же результат. Всех опросили, все уверяют, что ничего не было. А народ шумит... Самому, что ли, заниматься расследованием?..

На душе у меня отлегло. Когда человека знаешь с хорошей стороны, всегда приятно, что не надо разочаровываться.

Две недели, все забросив, собираем снимки, показания свидетелей, видеопленки — делаем фильм — теперь о 30-м. Визит к Орловскому придал оптимизма, мне показалось, что дело с расследованием не так уж и безнадежно.

— Слушай, — спрашивает Хащ, — а почему твой Орловский не выгонит Федоровича?

Я отвечаю, что Орловский не мой. А вашего Федоровича он не гонит по очень мне лично понятным соображениям. (Даже если вообразить, что Федорович его совсем не устраивает.) Павел Павлович всю жизнь делал именно то, что от него требовали, и разве он виноват, если теперь требуется совсем иное? Или в том, что в ЦК пришел Орловский?

— А почему ты так рвешься показать ему видеофильм? Я молчу. Меня не только он не понимает, никто не хочет понимать. Стреляков вот позвонил, начал о том же: «Неужели ты думаешь, можно что-то изменить каким-то видеофильмом?» Но я должен пройти этот путь до конца. Показав фильм, увижу реакцию...

— А ты не боишься, что он просто не захочет смотреть? — спрашивает Юра еще через полчаса.

— Будет видно, — отвечаю я уклончиво, понимая, что вопрос не совсем праздный.

— Очень жаль, что твой Орловский не снимает с работы Федоровича, — говорит Хащ назавтра. — На этом в глазах интеллигенции он нажил бы приличный капитал...

Я не отвечаю. Мы монтируем фильм. Но еще часа через три я вздыхаю:

— О чем ты говоришь, Юра!.. О каком еще капитале, в глазах кого?.. Ну кто из его соратников или из тех же писателей стал бы к нему лучше относиться, если бы он снял какого-то Федоровича? Орловский же для всех чужой... Для идеологов он — слишком хозяйственник, для интеллигенции — ворог... Ты же знаешь, какая в писательских головах каша относительно его деятельности. Вцепились, как борзые. Атомные станции нельзя, гидроэнергетика тоже не нужна, комплексы нельзя, мелиорацию нельзя, асфальт в деревне не нужен, метро в городе тоже, химию на поля нельзя, мощные тракторы тоже... Что можно?!

— Понимаю, — говорит Хащ, отчего-то тяжело вздохнув, — ты хочешь сказать, что выхода у него нет.

Тут позвонили из Дома кино, и мы помчались на очередное собрание.

Страна шумела, в стране обсуждались поправки к Конституции и проект закона о выборах. Тут не до свинокомплексов, не до привесов и удоев. Тем более не до кино...

Под сводами Фарного костела гремели речи. Как можно новую Конституцию принимать «застойным» доперестроечным Верховным Советом? Тем самым, о выборах в который народ спорил, что легче: поднести «выборщика номер один» (генсека Черненко) к урне для голосования или, наоборот, — урну к нему пришли и начальники, сразу к микрофону:

— Где вы раньше были? Вся страна уже месяц обсуждает проекты, да и у нас все высказались. Одни только творческие интеллигенты изволили молчать до последних дней...

Молодой, но решительный в суждениях товарищ из горкома резюмирует:

— Кому теперь нужны ваши предложения? Надо было раньше не спать.

Я попросил слова для справки.

— Мы не спали. Весь этот месяц мы были заняты. Потому что, получив, извините, по морде, пытались вам доказать, что 30 октября было действительно, а не лишь во впечатлительном сознании «творческих интеллигентов».

Сорвав положенные аплодисменты, я вернулся на место, вполне довольный собой. Но молодому товарищу из горкома было мало. Он снова оказался на трибуне, испытывая жгучую потребность дать неформалам бой.

— Разглагольствовать просто. Это каждый может. Но где предложения по существу? Что-то я их не расслышал... Я вернулся к микрофону.

— Вы хотели по существу? Записывайте. Прямые выборы — раз. Равные выборы, где каждый имеет один голос, — два. Общественные организации, включая КПСС, выдвигают своих кандидатов, но избирает их народ — три. Прямые президентские выборы — четыре, прямые выборы Верховного Совета — пять...

Досчитав до дюжины, я остановился.

— Это по закону о выборах. А по Конституции? — не унимается горкомовец, все еще надеясь выполнить поручение и поставить неформалов и интеллигентов на место.

— По Конституции? Убрать шестую статью о руководящей роли партии в нашем обществе.

Это не я сказал, это Симон Поздний выступил с места. Зал возмущенно зашумел. Это было уже за пределами зафлажкованной территории. Тут Симон Вячеславович, похоже, перебрал.

— Ага, — сказал товарищ из горкома в наступившей тишине, не вставая с места, но зато посмотрев на Позднего, как учитель смотрит на попавшегося хулигана. — Завтра об этом будет доложено товарищу Галкову.

Живем мы, конечно, не по параграфу, но есть по крайней мере две статьи, которые мне мешают.

Это пятая графа в анкете. И шестая статья в Конституции.

Национальность, как известно, человек себе не выбирает (кроме тех случаев, когда он родился евреем и как-то сумел это исправить, взяв фамилию жены, соседа или знакомого матери). Но в жизни она часто играет решающую роль. Не больно много в ЦК евреев.