Евгений Будинас - Дураки

— Сейчас я вам растлумачу...

И «тлумачил» дальше с такой заботливостью, что свистеть не хотелось даже Ровченко.

А когда Поздний снял свою кандидатуру, его неожиданное заявление было встречено аплодисментами.

Испытав облегчение, «чистые» даже не заметили, как они попались. Кому хлопают, кого слушают? А он, воспользовавшись умиротворенностью зала, тихо, спокойно, не сказал, а попросил:

— Подумайте. У вас еще есть время... Времени же отводил совсем немного. Во всяком случае, когда, отправляясь наверх, я спросил у него, пойдет ли он на встречу с Орловским, если мне удастся того уговорить, Поздний ответил категоричным отказом.

— Зачем? Уже поздно.

Подведя таким образом черту.

И я понял, что Орловский опоздал. Ванечка им опасен, Поздний опасен, но еще опаснее, еще грознее, до безнадежности — хоть стреляйся, хоть в петлю лезь, — опасна им Галя.

Ванечку они проглядели, Позднего выдвинуло время, Галю они сделали опасной сами.

Галю из института, где она работает архитектором, откомандировали в «выборщики». Она была в команде Матаева. К окружному собранию мы дали ей простое поручение — встать и высказать (обязательно четко и громко) свое предложение. Давайте, мол, всех кандидатов выслушаем, но давайте сразу решим, что мы их всех пропускаем и проголосуем сразу за всех. Почему, мол, этот зал в пятьсот человек будет решать за сто девяносто тысяч населения?

Галя все это сама придумала. И даже написала речь. Подошла ко мне: «Может, надо что-то подправить?»

Это было... школьное сочинение на двух страничках. О социализме, демократии и справедливости... Я привычно взялся за карандаш: «Надо не так, Галя». И принялся править. «Здесь общее — это выкинуть, здесь нужно короче, здесь жестче...» Смотрю, а она плачет. Взрослый человек, архитектор... И плачет. Боже, думаю, какой же я болван, это ведь не статья в «Правду» — человек написал, что думает, что хочет сказать, впервые в жизни написал страничку текста, как ей казалось умного: давайте, мол, не будем в роли сита, это же унизительно быть в роли сита, зачем же мы людей обижаем, пусть они сами выбирают достойных, да и перед кандидатами стыдно, их же всего пять человек, давайте их сейчас выслушаем, подскажем, поможем...

— Галочка, — прошу я ее, — извините ради бога, да говорите вы, что хотите, говорите, как умеете, так даже лучше... Галя взяла текст и, закусив губу, стала его сама переделывать. Я понял, что она скажет действительно лучше, чем если бы мы ее тут все вместе три дня готовили.

Но ей не дали сказать. Сколько она ни пыталась. Она вставала и начинала говорить, но ее перебивали, на нее кричали и шикали, ее дергали за подол удлиненного, в талию пиджака (надела к торжественному случаю) и так и не позволили продвинуться дальше первого слова, не выученного, даже не записанного, но ставшего вдруг осязаемо чужим:

— Товарищи!

Я видел все это несколько раз, просматривая отснятую Хащом пленку, видел, как она мучается: но теперь уже не плачет, а упорствует и лезет на эту стену... И каждый раз я содрогался, понимая, что эта худенькая женщина, этот лепесток, соломинка — уже несгибаемый воин, причем воин до полной победы. Она будет успокаиваться, забываясь в борьбе с бытовыми глупостями, когда дома нет мыла, а на работе — ластиков и карандашей, она будет затихать, как заплаканный ребенок, но потом, среди ночи, она будет в ужасе просыпаться и снова и снова переживать этот кошмар, видеть этих ненормальных, бешеных, рвущих ее на части, торжествующих, топающих и свистящих...

— Товарищи! Дайте же мне сказать!

Не получив слова на окружном собрании, «нечистые» взяли его на улице.

У кого власть, у того и микрофон... Но и наоборот. «Нечистым» санкционировали предвыборный митинг. Они заявили сто тысяч участников и потребовали площадь у парка Победы.

Долго спорили, но в конце концов сошлись на стадионе «Динамо» Отвечать за порядок взялся горсовет. За это ему предоставили право открыть митинг, а потом передать микрофон неформалам.

— Что вы делаете? — говорил я Позднему. — Это самоубийство. Площадка ограниченная, они привезут своих людей, займут места, захватят микрофон. Будет еще одно окружное собрание.

Поздний покачивал головой:

— В зале на пятьсот мест они могут обеспечить большинство. На стадионе — никогда.

Народ на стадион катил валом.

«Чистые» устроили пропускную систему. На центральную трибуну пускали только своих. Потом кто-то из выступавших глянул на трибуны снизу и ахнул:

— Смотрите! Пыжики...

На центральной трибуне, прямо перед микрофоном, установленным на поле, — огромное рыжее пятно. Так и пошло: пыжики, пыжики...

У микрофона — брожение. Свалки нет, но вот-вот начнется. Сверху хорошо видно, как оттесняют друг друга плечами. Объявляют одного выступающего, но говорит почему-то другой.

Охотно дали слово Алесю Гальперину — от рабочих.

— Нам много говорят: не надо митингов, давайте о работе. Это правильно...

Кто-то засвистел, но на него со всех сторон зашикали. Свистели по очереди — «чистые», «нечистые», но сейчас кому свистеть, непонятно, поэтому зашикали все.

— Это правильно. Иначе и нельзя, ведь еще Колумелла, римский философ, учил: если хочешь приручить раба, советуйся с ним о работе.

Боковые трибуны взорвались. Взметнулись бело-красные флаги — свой!

Гальперин стоял, выжидая.

Наступила тишина. И вдруг ее прорезал звонкий детский крик. Какой-то пацан подбежал к микрофону:

— Пыжики! Чаму вы не хлопаете? Стадион провалился от воя и хохота. Так бывает, когда любимый форвард, гордость команды решающий гол засадит в свои ворота.

На очередном митинге подходит Ванечка:

— Надо бы посоветоваться, мы тут хотим выставить от себя кандидатуру.

— Опять какой-нибудь экстремист? — спрашиваю иронично. Ванечка не обижается, ему даже нравится, когда я его называю экстремистом.

— Нет, что вы! — говорит он, меня успокаивая. — Человек серьезный, солидный, даже член партии...

Я подумал, что ослышался. Но нет, про членство Ванечка говорит уважительно. Ладно бы в депутаты кандидатура, так нет же — в правление Народного фронта (Ванечка готовится к предстоящему съезду). При всей его критичности отчего вдруг такая уважительность? Почему и в народные депутаты коммунистов выдвинули больше даже, чем на прошлых выборах?

Конечно, окружные собрания сыграли какую-то роль. Но дело не в них. Там ведь только отсеивали, а выдвигали-то на местах, и предпочтительно членов партии.

Вот и Ванечка считает, что уж если человек, будучи партийным, к ним примкнул, значит, товарищ он принципиальный, бесстрашный и по всем статьям прогрессивный. Ванечке все же нужны привычные авторитеты, за которых он готов стоять горой. Хотя и с этим все непросто.