Евгений Будинас - Дураки

Их взгляды сошлись, и Дудинскас стыдливо отвел глаза, на какое-то время перестав ощущать себя частицей толпы.

Уж он-то, может быть, лучше всех понимал, что дело вовсе не в Орловском, а выход совсем не в том, чтобы орать на улице. Тем более так по-лакейски громко, чтобы слышно было аж в самой Первопрестольной, куда и письма слали, и телеграммы — в надежде, что вот приедут, кого надо, накажут, наведут порядок в антиперестроечной Вандее, как тогда называли Республику, остававшуюся последним оплотом коммунизма.

После митинга пошли к телецентру на улице Коммунистической и потребовали предоставить студию Симону Позднему.

Дудинскас шел впереди, рядом с Поздним и неформалом Ванечкой, вместе с ними он ликовал, оглядываясь на многотысячную колонну, спускавшуюся по проспекту к зданию телецентра. До сих пор еще нигде не бывало, чтобы по требованию толпы ей предоставили телевидение. Но Позднему дали студию, а на ступеньки у входа вынесли мониторы, и все присели на корточки, чтобы задним, привставшим на цыпочки, был виден экран. Толпа жаждала удостовериться: «Симон Поздний на экране, он говорит».

Дудинскас помогал вытаскивать через окно на улицу монитор. Запомнил растерянность своего первого редактора Дмитрия Витальевича Чачина (он теперь руководил телевидением), когда в ответ на требование выпустить Позднего в прямой эфир он вопрошающе посмотрел на милицейского офицера (во дворе телестудии стоял батальон омоновцев, готовых распахнуть ворота и ринуться в толпу). Но тот пожал плечами и молча вышел. После чего Чачин тоже пожал плечами и произнес, махнув рукой:

— Выносите мониторы. Будем транслировать. Это было неслыханной победой улицы над властью. Популярность Народного фронта в те дни достигла пика, что обеспечило ему... нет, не всеобщее признание, а лишь полтора десятка мест в Верховном Совете.

Дело в том, что буквально несколько дней спустя из Союза ушла Литва.

Сначала только со Съезда народных депутатов, когда литовские депутаты поднялись, обидевшись на хамство председательствующего. Увидев, как литовские нардепы покидали зал, Дудинскас, телезритель, почувствовал, что к горлу подступил комок.

А потом Литва ушла совсем, объявив о своей независимости. В Республике такой поворот испугал и отрезвил, пожалуй, всех. Одно дело кричать «Долой Орловского!» и требовать смены партийной верхушки, «тормозящей перестройку», и совсем иное — уходить из Советского Союза, рвать пуповину. «Это уже не перестройка — это развал!» И сразу ажиотаж вокруг Народного фронта стал спадать.

Здесь бы Позднему чуть помягчеть, попритушить свой максимализм, проявить гибкость. Но такими способностями Симон Вячеславович никогда не отличался. Он предпочел остаться символом нации — для нескольких сотен таких же, как он, отъявленных патриотов. С упрямством телеграфного столба он не слушал ничьих советов, терял сподвижников, все дальше и дальше заходя в своих местечковых амбициях [24] Много позднее неформал и отрицатель Ванечка Старкевич, став, как уже говорилось, собкором московской «Новой газеты», рассказывал Дудинскасу про свою встречу с Симоном Поздним в Нью-Йорке: «Беседуем и как-то выходим на тему популизма в Америке. — Папулізм — гэта такая якасць, якой я не павінен ужываць наогул як сур'ёзны палітык. Гэта немагчыма. (Популизм — это то, чего я не должен применять вообще как серьёзный политик.) — Послушай, Симон Вячеславович, наверное, не очень хорошо быть популистом в такой степени, как наш Всенародноизбранный. Но популизм — это политика. Взять того же Клинтона. Ведь популист... И тут Поздний взрывается: — Ды хто ён такі, гэты Клінтан!» .

Одним из первых от Симона отдалился и Дудинскас. Виктор Евгеньевич по рождению москвич, и, хотя вырос он в Литве, все в нем протестовало против разрыва с Россией, да и вообще против развала большой страны, ощущать себя гражданином которой он так привык. Долгое время будучи невыездным — из-за сложного характера и беспартийности, он патологически не любил кордоны, и даже представить боялся, что, никуда не уезжая, окажется вдруг за границей — и от пылко любимой в юности России, и от родной с детства Литвы.

Но если уход Литвы был хотя бы объясним тем, как литовцы рвались к свободе, здесь он почти ни в ком вокруг не видел никакого рвения. Это в Вильне мирные жители могли вилками и столовыми ножами разобрать брусчатку, сооружая баррикады у здания «своего» Верховного Совета, где председательствовал ими избранный литовский Поздний по фамилии Ландсбергис. Чтобы вырваться из-под Москвы, там готовы были и к действиям, и к любым лишениям: выстояли российскую блокаду, отмучились первую свободную зиму без бензина, без тепла в домах и горячей воды...

После схватки с первым секретарем горкома партии Галковым он с разгону влетел и в собственную предвыборную кампанию. И во втором туре «первых демократических», как их здесь принято называть, выборов в Верховный Совет Республики нечаянно оказался один на один с Его Высокопреосвященством владыкой Пиларетом.

Тягаться с митрополитом у него и в мыслях не было. Поздний заверил Дудинскаса, что Пиларет снимет свою кандидатуру и будет баллотироваться в другом округе. Так они будто бы сговорились. Позднее Виктор Евгеньевич в этом засомневался, заподозрив, что Поздний его просто подставил, использовав как предвыборный таран. Во всяком случае, владыка по настоянию цековцев, которым вполне номенклатурный священнослужитель был ближе, чем скандальный журналист, свою кандидатуру не снял, и Виктор Евгеньевич, естественно, ему проиграл.

Зато прямо под окнами его дома выросла нарядная, радующая глаз церквуха, стремительно восстановленная в пылу предвыборной кампании его конкурентом. Когда на Пасху разбуженный звоном колоколов несостоявшийся депутат пришел ее осмотреть, старушки у входа почтительно расступились, а за своей спиной Виктор Евгеньевич услышал:

— Благодаря этому Дудинскасу у нас и церковь появилась.

Худа не бывает без добра. Так, проиграв выборы «Божьей волей», он избежал необходимости пять лет толочь воду в ступе в Овальном зале Дома правительства, где заседал Верховный Совет, и, убедив себя в том, что политики с него хватит, решил заняться чем-то более конкретным.

Тут как раз на следующий день после выборов заявляется Юрий Хащ, режиссер:

— Мне кажется, я знаю, как заработать деньги, чтобы отснять наш фильм. А заодно и на все остальное.

Сценарий сатирического художественного фильма «Супермаркет», написанный ими, был принят киностудией и запущен в производство, но денег на съемки никто уже не выделял. У своих московских друзей Виктор Евгеньевич одолжил сто тысяч, но начинать с такой суммой не имело смысла. Сценарий безнадежно устаревал, так что его судьба Дудинскаса не очень занимала...