Евгений Будинас - Дураки

Начиная с возродившейся вдруг дружбы с Павлом Павловичем Федоровичем...

На одном из застолий в Дубинках слово взял бывший морской пехотинец, а теперь секретарь американского посольства Антоша Гонфрид:

— Понимаешь, ты не болтает, а делает очень важный работ, которая здесь не делают никто, — сказал он, обращаясь к Дудинскасу. — Для мне это самый важный: своими Дубинки ты показать нам, что здесь это возможно. В таких условия и на таком фон такой нормальный жизнь.

За оптимизмом сюда приезжали не только здешние «большие ребята», но и чужеземные дипломаты. Принимая похвалы разогретых дегустациями гостей, Виктор Евгеньевич и сам порой начинал верить, что здесь удачно складываются векторы интересов, а Дубинки и впрямь — своего рода «визитная карточка» государства.

А тут еще и министр иностранных дел Соломин окончательно его расслабил, предложив в своем шутливом тосте присвоить Дудинскасу титул почетного посла Республики во всех странах [79] Вот уж проклятье! Вскоре после посещения Дубинок и министр Соломин попал в немилость и был с должности снят. .

Его первый зам Павел Павлович Федорович, выплывший и при новой власти, тут же, отозвав в сторону Дудинскаса и еще нескольких официальных лиц, назвал случившееся явной провокацией. Нет, разумеется, не шутливое предложение своего шефа и даже не его непростительную для министра прилюдную отвинченность. А то, что Дудинскас умышленно собрал их — американского резидента Гонфрида и советского министра Соломина — за одним столом. И обоим дал слово. Нет, кажется, Федорович сказал о Гонфриде не «резидент», а «шпион». Но вот что он нечаянно употребил слово «советский», Виктор Евгеньевич запомнил точно.

Виктор Евгеньевич всегда так поступал — преднамеренно сводя правых и левых, чистых и нечистых, старых дураков и новых умных. В свое время он пытался свести даже Орлова с Поздним, привлек себе в союзники его заместителя по Народному фронту умеренного и вполне компромиссного профессора Юрия Ходыкина. Из-за чего Поздний с Ходыкиным чуть не подрались.

По долгу хозяина, Дудинскас попробовал Павла Павловича Федоровича как-то смягчить. Он рассказал, какой замечательный парень этот Антоша, как он потряс всех, вкалывая в Дубинках на субботнике. И даже пытался объяснить Павлу Павловичу, что этот Антон Гонфрид, забывая о дипломатических правилах, и на митингах (что мидовцев особенно возмущало) оказывается впереди — не от враждебности, а от любви и сочувствия. И «разведданные» он собирает, и доклад написал, так оскорбивший Всенародноизбранного, вовсе не о местоположении стратегических баз и аэродромов Республики, а о нарушении здесь прав человека...

Этот разговор их неожиданно сблизил. Федорович, уставший от вакуума вокруг себя (несмотря на прекрасный английский, на вполне профессорскую эрудированность и вполне светскую общительность, его сторонились и местные интеллигенты и дипломаты), потянулся к Дудинскасу. И даже пригласил его вместе с женой на свой день рождения.

На дне рождения, который отмечался не дома, а в малом банкетном зале гостиницы «Революционная», оказавшись в исключительно узком кругу, они, что называется, наобщались. Здесь Дудинскас и поведал Федоровичу суть своего «конкретного предложения».

Павел Павлович живо заинтересовался.

В отличие от своего тезки Павла Павловича Титюни, который жил с размахом, все заграбастав, дипломатический Павел Павлович ютился в комнатушке заурядной трехкомнатной квартиры, глотая пыль от множества книг своей домашней библиотеки, довольствовался командировочными, сэкономленными в заграничных поездках, и страстно мечтал о том, чтобы и ему когда-нибудь дали взятку... Нет, не деньгами, боже упаси, а, скажем, в виде рубленого бревенчатого домика, но не в Дубинках, разумеется, не на виду, а где-нибудь в глухой деревеньке... В этом он Дудинскасу и признался, на это сразу же и намекнул, предложив со своей стороны содействие.

Виктор Евгеньевич в содействии нуждался, поэтому, услышав про рубленый домик, сразу заговорил об удачном сложении личных и служебных интересов.

Вполне служебный встречный интерес у Павла Павловича, с его преданностью новому хозяину, только что сделавшему его министром, действительно был. Преданность, как известно, надо подтверждать, по мере возможности не словами. А какие в МИДе возможности кроме протоколов и слов?

«Конкретное предложение» Дудинскаса — это Федорович сразу уловил — могло принести в казну огромные деньги и прямо относилось к заботам его иностранного ведомства.

Застолье — лучший способ решать дела. Весь вечер Павел Павлович по-хозяйски назойливо всем наливал и подливал, тосты за гостей провозглашал и выпить до дна непременно требовал. Сам употреблял только минеральную воду, хотя «от обряда» заметно хмелел, как бывает иногда с «завязавшими» пропойцами.

Разогревшись, он и представил Виктора Евгеньевича своему ближайшему товарищу с грустной фамилией Горбик, которая тому почему-то очень подходила. Отрекомендовал он Дудинскаса весьма восторженно, чем сразу приблизился к осуществлению мечты о бревенчатом домике.

— Считайте, что сруб у вас уже есть, — шепнул ему Виктор Евгеньевич. — Выкраивайте время, поедем выбирать место.

Николай Афанасьевич Горбик был тоже профессор, только в другой сфере, и работал (после школы КГБ, где раньше заведовал кафедрой) заместителем Генерального Секретаря Главного Управления Безопасности Государства (сокращенно — ГЛУПБЕЗ). То есть трудился на страже почти тех же интересов, что и Федорович, только не в нападении, а в защите.

Друг другу приятели очень подходили, и не только общностью служебных порывов или тем, что были одинаково низкорослы, правда, Федорович покруглее, пошире, а Горбик пособранней.

Говорливость Павла Павловича как-то особо высвечивала сдержанную немногословность Николая Афанасьевича, а циничность, с которой Федорович изображал радость признания в хозяине нового гения, только подчеркивала строгую возвышенность Николая Афанасьевича, искренне влюбленного во всенародного Батьку и романтично убежденного в его праведности. Этой своей романтичностью Горбик был сродни, пожалуй, лишь тем давним рядовым партии, ее военспецам, что свято верили в справедливость идеи. И, даже огорчаясь ее повсеместно неумелым и нечестным исполнением, преданно служили, не выпячиваясь.