Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2012)

— А кто вы?

— Ну, мы будем прокладывать дороги, восстанавливать разрушенное...

— С немцами?

— Мы восстановим Россию! И Германия нам поможет создать свободную от большевиков страну.

— А совесть?

— Мой папа был честным инженером, а его арестовали, — как-то жалко вступил юнец.

— Что ж ты, сволочь, порочишь имя честного отца! — Тут уж сработал мой темперамент.

— С изменниками мы не сотрудничаем, — веско закруглил Вася.

— Сопляки! Вас бы похвалили ваши воспитатели, но никто никогда не узнает этого. Вас сгноят за три месяца в шахте. Идите прочь! Направо!

Тут мы впервые узнали, куда едем.

Следующая сцена опять из серии “самохвальных”. Спали в последний раз на родной земле. Утром загнали в огромный загон, огороженный трехметровой колючкой. Построили к одной стороне. Наверное, тысяча человек. Зашли немцы. Поперек загона сели на табуретки двенадцать из них, в комбинезонах с закатанными рукавами и штанинами поверх сапог. Головы в плотных косынках. Группа офицеров петухами в сторонке. Переводчик кричит:

— Всем раздеться догола, вещи взять в руки и по очереди подходить к сидящим. Если будут обнаружены железные предметы — ножи, стамески — расстрел! Быстро!

Немцы принимают радикальные меры. Ведь что ни эшелон — массовые побеги.

— Спешить не будем. Часам к двенадцати солнышко пригреет, солдатики в своих одежках очумеют. Проносить надо. Ты, Вася, походи по “тылам” — кто-то бросит. Проносить буду я.

Приносит пластину: заточена, шириной сантиметра полтора, толщиной 3 мм, длина 20 см — что надо! Готовились братья славяне!

Засовываю пластину под кожаную накладку заднего шва кирзовых сапог. Да так, чтобы никто не видел.

— Вася, нужен свежий подворотничок.

— Ты что задумал?

— Все будет как надо, не волнуйся.

Вася отрывает полоску бинта. Пришиваю. Ждем. Очередь продвигается медленно — ощупывается каждая тряпка. А тряпки грязные, вшивые. Соловеют солдатики, млеют.

Пора, пошли. Василь следом.

— Пассен зи ауф! Да штэкт айн надель, ум ди фингер нихт цу ферлетцен.

Мутные глаза проверяющего проясняются, брови вздрагивают.

— Лёз! (Давай, проходи!) — подталкивает меня мимо себя как-то даже почтительно, ничего не пощупав.

Василь в восторге:

— Ну ты даешь! Что ты ему сказал?

— Поберегитесь, там торчит иголка, не повредите пальцы.

— Сработало!

Да, сработало, но не помогло. Как только эшелон тронулся, Василь стал долбить канавку по периметру будущего люка. На полсантиметра уже прошел, как вдруг подходят несколько обитателей вагона. Оказалось — все среднеазиаты, колонну которых подвели из другого отсека.

— Прекратите или мы вас зарежем! — показывают ножи. Их-то не обыскивали.

— Так и вы убежите с нами!

— Куда? С нашими лицами мы не скроемся. Да нам и не надо, у нас в Берлине землячество.

Знают откуда-то.

Василь взорвался:

— Сволочи! Предатели!

— Погоди, — говорю. — Ну вы же советские, комсомольцы!

— Немцы расстреляют всех, кто остался в вагоне.

Да, то была жестокая правда.

— Если будет проверка, мы скажем, что резали вы.

— Я сам скажу, шкуры вы, изменники! — бушевал Вася. Засыпали шов пылью.

Состав медленно вползает в ворота концлагеря в Польше. Смотревшие в затянутое колючкой окно, как-то вдруг помрачнев, оседали.

Повидавшие уже, кажется, все и привыкшие ко всему, мы захлебнулись. Не обоз телег, заваленных в беспорядке голыми высохшими телами, двигавшийся нам навстречу вдоль состава, потряс — это, так сказать, обычная картина. Мы вдруг почувствовали себя участниками Страшного Суда. Тысячи — сколько видит глаз — скелетов, покрытых тряпьем, валяются в разных позах на земле у бараков и смотрят. Скелеты смотрят и молчат. Ни стонов, ни жалоб, ни общения. Духовная смерть уже была, наступает телесная, персонально каждого.

Быстро раздали баланду. Повезли дальше. Уготовано что-то другое. А это осталось на память еще одной фотографией фашизма. Позора, трагедии, несчастья немецкого плена.

Так мы оказались в Германии.

От места выгрузки колонна идет по какой-то загородной свалке. На буграх — пацаны, швыряют в нас камни. “Правильно делают”. Кричу конвою, что это запрещено международным правом. Солдаты прогнали пацанов.

Гемер — название города и лагеря в нем.

Здесь нас не кормили особенно долго. Видно, это был искусственный отбор. Карантин очередной. Выявлялись слабые, чтобы не впускать их дальше в рейх.

Дня через два вывели на травянистую полянку. Велели перекатить большие камни с одного конца площадки на другой. Когда, тужась, закончили, последовала команда катить обратно. Ребята стали возмущаться: труд должен иметь смысл, цель. Вокруг поляны — крутое возвышение, там стоят автоматчики. Появляется щеголеватый офицерик, впрочем, все они щеголеватые, а этот еще и пухленький, розовенький, так и светится высшей расой. Кричит сверху:

— Мы вас научим работать, русские свиньи!

Видно, это эстрадное выступление рассчитано на своих солдат, эти там внизу все равно ничего не поймут. Загораюсь злобой, полез вверх к этому тыловому вояке:

— Я тебе дам, русские свиньи!

Вася — сразу за мной: — Что задумал, не надо!

— Работа — это труд, имеющий смысл, а это — издевательство! — кричу. — Мы два дня не ели! А работать мы умеем: кто построил Днепрогэс, Магнитку, Харьковский тракторный!

Лейтенант не ожидал отпора. Но терять лицо перед солдатами нельзя, тем более что их привлек этот диалог. Он еще покричал и быстро ушел, нас вернули в казарму.

Через две недели — вагон, “дальше в лес”. В затянутое колючкой окно видны зеленые холмы, лески. Вот десятка три совершенно одинаковых домика с двориками и сарайчиками, из которых хозяева выкатили свои драгоценные кто мотоцикл, кто лодку, кто трехколесный “фольксваген”. Мужики моют, протирают, подкрашивают.

Утром эшелон загнали в тупик. Открылись ворота.

— Лёз шнелль, дафай бистро!

Лес! Солнце! Перрон чистенький, вдали старик с метлой в фартуке. Жизнь! Тишина, при-ро-да!

Построились, пошли лесной дорогой. Вот стоит бетонное распятие. А вот молочные бидоны у дороги, вдали добротный дом... Как славно пахнет хвоя...

Круто сворачиваем вправо, и... конец миражам. Высокие железные ворота с роковым принуждающим, безысходным, библейским “Jedem das Seine” — “Каждому свое”. Порядок! За воротами — огромный, до горизонта — город бараков, строго одинаковых, строго в линию, каждый огражден колючкой. Очередное ожидание судьбы, тоска и голод. “Живой останусь — придумаю аппарат перегонки земли во что-нибудь съестное”.