Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2012)

Говорит Павел Крючков: «Когда четверть века тому назад я пришел в Дом-музей Корнея Чуковского и, спустя некоторое время, оказался в роли экскурсовода-просветителя, мой неофитский порыв немедленно выплеснулся в осознанный или неосознанный триумф всевозможного самовыражения. Я был переполнен знаниями, своей „причастностью” „к месту” и не слишком-то беспокоился о том, что выплескиваемая мною на посетителей музея „информация” о жизни и творчестве Чуковского вместе с удовольствием от публичного „размагничивания” тех или иных мифологем замешана пусть и на юношеской, но — гордыне. Что моя так называемая „артистичность” произрастает из того же корня. Но поскольку результат был почти немедленным (восторги и даже аплодисменты), то подобные духовные проблемы меня не особенно волновали: дело творилось вроде бы качественно, экскурсионный „канон” я не ломал, а только „расцвечивал”, — стало быть, беспокоиться не о чем».

«Представьте, что только совсем недавно я приучил себя не забывать (или стараться не забывать), что палка-то — о двух концах, что, творя сей „музейный театр” (а публичная работа в маленьком мемориальном музее очень близка камерной сцене), я должен крайне осмотрительно обходиться со своими открывшимися способностями к живому общению с посетителями и вверенным мне пространством, которое волею судьбы я „оживляю”. Нет-нет, моя артистичность и аплодисменты никуда не делись, я даже стал чем-то вроде „легенды”. Но только спасительная мысль о том, как далеки мои интеллектуальные способности и усилия от трудолюбия и дарований того, чьим именем и судьбой я фактически распоряжаюсь на вверенном мне пространстве, — постоянно возвращает меня на землю».

Андрей Щербенок. «Я знаю, но все равно…»: постсоветское кино и советское прошлое. — «Неприкосновенный запас», 2012, № 1 (81).

«В самом деле, эмоциональная острота дебатов о советском прошлом, ведущихся в России уже два с половиной десятилетия, сравнима только с их безрезультатностью: страна едва ли приблизилась за это время к национальному консенсусу. Если же учесть, что любой спор о советском прошлом в этих условиях — это спор с самим собой, с дезавуированной частью собственного знания, то не приходится говорить и о формировании в российском обществе противостоящих друг другу, но внутренне гомогенных и стабильных консенсусных групп, чьи точки зрения можно было бы привести к диалектическому синтезу на основании более абстрактных общих ценностей, что не раз происходило в других странах. В России же мы имеем аморфное и эмоционально заряженное идеологическое поле, где любая чужая точка зрения, например о роли Сталина в истории, угрожает основам психической стабильности субъекта и вызывает диспропорциональную аффективную реакцию — реакцию тем более сильную, что эта чужая точка зрения всегда отчасти своя собственная».

Игорь Яковенко. Что делать? — «Новая газета», 2012, № 29, 16 марта < http://www.novayagazeta.ru >.

«Масштаб кризиса, который переживает Россия, не осознан. <...> Реально Россия сходит с исторической арены».

«Необходима сознательная стратегия разделения общества на людей вчерашних и сегодняшних. Вчерашним создают комфортную социально-культурную среду и условия пристойного доживания. Сегодняшним — пространство адекватного саморазвития, дистанцированного от исчерпавшего себя исторического качества».

«В системе образования стратегически необходим акцент на целостность России и Европы. Мы — часть христианского мира. История России как самодостаточный процесс, а Россия как самостоятельный материк — тупиковая позиция. Ее необходимо последовательно размывать».

Михаил Ямпольский: что такое кинокритика. — « OpenSpace », 2012, 30 марта < http://www.openspace.ru >.

«Задача критики — интерпретация фильмов и интеграция их в некую умозрительную конструкцию, которую мы называем „кинематографическим процессом”. Это попытка придать смысл тому, что происходит в кино. И попытка эта отвечает запросу людей, пытающихся увидеть в мире хаоса порядок и смысл. Культура, конечно, сама по себе является формой репрезентации мира, то есть упорядочивания хаоса нашего существования».

«Фильм, как и любое иное произведение искусства, не обладает способностью к самоинтерпретации, а потому нуждается в метадискурсе, поставляемом критикой. Когда-то на вопрос, что Толстой хотел сказать „Анной Карениной”, писатель заметил, что для ответа ему бы понадобилось вновь написать этот роман. Это, конечно, так. Всякая критическая интерпретация не только уже смысловых богатств исходного текста (если, конечно, в нем есть глубина) — она попросту искажает этот текст, навязывая ему некую перспективу извне. В этом смысле всякая критика — сужение и искажение, неотделимые от метадискурсивности. Мне неоднократно приходилось слышать от кинорежиссеров, что они вовсе и не думали о том, что я нахожу в их фильмах. Но я полагаю, что такое „искажение” продуктивно».

Ясность без клонизма. Елена Исаева о Пушкине, «законе свежего огурца» и о том, чего не хватает современным зрителям. Беседу вел Борис Кутенков. — «НГ Ex libris», 2012, 15 марта < http://exlibris.ng.ru >.

Говорит Елена Исаева: «Что касается работы в Театре.doc — в документальном театре, где все делается по определенным законам, — то там действуют реальные персонажи. Идет работа с живыми людьми, которые, естественно, инкогнито общаются с автором. Они называются „информационные доноры”, их имена не выдаются, тем не менее у них берутся интервью, потом эти интервью обрабатываются. Это отработанная годами технология, заслуживающая отдельного большого разговора и гораздо более трудоемкая, чем написание выдуманной истории».

«Может пройти несколько месяцев и даже лет, прежде чем материал станет драматургией. Собирание пьесы из реальных пазлов-историй происходит до тех пор, пока благодаря компиляции не возникает некий люфт — зазор между документом и художественным произведением. В итоге получается невидимая, делающая пьесу философская надстройка — не изменяющая документальный текст, не проговариваемая „в лоб”, а витающая, атмосферная — вот что интересно и дорого в документальном театре. Иногда на такую работу уходит несколько лет. Скажем, некоторые пьесы я писала по два-три года: у меня никак не возникал „щелчок” отрыва от просто документа. В удачных работах — я имею в виду не только моих — этот отрыв происходит, в неудачных остается интервью в чистом виде».

Составитель Андрей Василевский