Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2012)

«Арион», «Вестник аналитики», «Вопросы истории», «Знамя», «Звезда», «Иностранная литература», «История», «Итоги», «Новая Польша», «Русский репортер»

Ольга Андреева. Ольга Седакова: «Можно жить дальше…» — «Русский репортер», 2012, № 13 (242) .

Под крупным названием-цитатой — крупное разъяснение: «Во что верит и на что надеется главный поэт страны». А я и не знал, кто у нас «главный». Думал себе простодушно, памятуя Бродского, анализирующего в докфильме («Поэт о поэтах», 1992) стереотипы авторитарного отечественного мышления, сиречь читающей публики, что главный всё еще — Пушкин («один государь, один поэт!»). Тут, кстати, есть и о Бродском.

« — Принято утверждать, что вы — единственный поэт после Бродского.

— Я думаю, что и перед! — невинно поднимает брови Седакова. — Я не очень люблю Бродского. Он же такой закрывающий поэт. А оснований для такого закрывания у него не очень много. Нужна новизна, но новизна неформальная. Он все время говорил про язык, а дело, конечно, не в языке. Дело в том, чтобы было что сказать. А он все время повторял: „Мне нечего сказать”. У меня портится настроение, когда я его читаю.

— Что должны давать стихи?

— Знаете, мне недавно написали два человека, которых одно и то же мое стихотворение — „Ангел Реймса” — спасло от самоубийства. Один из них живет в Италии, другой — в Швейцарии. Они читали эти стихи в переводе. Появился мир несчастных молодых людей, которые не понимают, зачем жить. Им совсем нечего делать: все кажется никчемным — цивилизация ничего не предлагает сама по себе. С одной девочкой, которая хотела покончить с собой и после „Ангела Реймса” раздумала, мы даже поговорили».

Теперь понятно. Значит: «Сретенье», «Я входил вместо дикого зверя в клетку», «Рождественская звезда», «Римские элегии», «Дождь в августе», «Presepio»… и вот это, как его… «Корнелию Долабелле» («…Ни тебе в безрукавке, ни мне в полушубке. Я / знаю, что говорю, сбивая из букв когорту, / чтобы в каре веков вклинилась их свинья! / И мрамор сужает мою аорту»), — написал какой-то совсем другой Бродский.

Кроме того, эти жалкие стишки так никого и не спасли.

Еще цитата: «Сейчас, когда церковь стала легализованной частью общей жизни, в нее вошло все то, что было до этого в обществе. Она вобрала в себя людей, которые читают молитвы, а в голове у них материя, борьба классов, — какой-то ужас. Христианское или человечное движение чаще увидишь не в церкви, а просто в жизни. Значит, человек не погиб».

Действительно, ну чего там, в церкви, смотреть? На кого? На этих, с позволения сказать, «людей», «читающих молитвы»? Православный человек говорит. Доктор богословия говорит. Главный поэт страны. Знает, что говорит.

Алла Астахова. Ликвидатор. — «Итоги», 2012, № 17 (828) .

Разговор с руководителем Лаборатории проблем Чернобыля, доктором физико-математических наук Александром Александровичем Боровым. Он работал в Чернобыле с 1986 по 2003 г. С 1989 по 1990 г. с ним там работали жена и сын. В 2001 г. американские журналисты включили его в список 20 живущих «действительных героев». Он не только руководил работами, но и провел многие сотни часов в объекте «Укрытие».

«В Чернобыле требовался опыт, доведенный до автоматизма. В голове щелкает некий счетчик — тут ты должен спрятаться за колонну, здесь пригнуться, чтобы схватить меньше рентген и при этом сделать дело. Однажды молодые солдаты, которых я все время ругал за неосторожность, огрызнулись — пойдите и попробуйте набрать меньшую дозу радиации. Я пошел и набрал меньше, хотя тогда мне было уже под 50 и двигался я не так быстро.

— Что в Чернобыле было страшнее — радиация или стресс?

— Самая опасная штука — радиофобия. В Чернобыле люди умирали от нее на пустом месте, не получив никакой особенной дозы. Так ушел один из моих товарищей, молодой физик, кандидат в мастера спорта. Сидел рядом со мной на диване, откинулся на спинку и умер: остановилось сердце. Когда в нашей небольшой группе произошла вторая смерть, я кинулся в Киев, к врачам. К нам прислали психиатров, которые разъяснили, что человек может испытывать сильнейший страх радиации. Каждый раз он идет в реактор как на смерть. Он скрывает этот страх, пытается с ним справиться — ведь рядом идут другие мужчины, это как атака, нельзя не идти. И этот страх в конце концов может убить.

— Вам было страшно?

— По складу характера я скорее трусливый человек. Жизнь прожита, теперь не стыдно в этом сознаться. Но, если позволите, я расскажу вам про человека, которого считаю настоящим героем. Этого старенького человека в черной рясе, страшно худого, кашляющего, я встретил в опустевшем Чернобыле в начале 87-го. Я не поверил своим глазам, когда увидел, что дверь закрытой после аварии церкви приотворена и в окне промелькнул какой-то отсвет. Подойдя поближе, я услышал, как он в полном одиночестве служит у аналоя и поет слабым дребезжащим голосом. Решил не смущать его и ушел, а позже навел справки на раздаче в столовой. Как выяснилось, девушки его знали, но откуда пришел этот батюшка, никому было неведомо. Неизвестно также, кто открыл ему храм. Я удивился: где же он живет, что ест? Талонов в столовую ему никто бы не выдал, а другой еды в зоне не было. Оказалось, в столовой его подкармливали, но это было трудновато, потому что для нас обед готовили с мясом, а он скоромного не ел. Через пару месяцев, по весне, я снова заглянул в церковь: батюшка служил в полном одиночестве. Летом увидел, как несколько неизвестно откуда взявшихся женщин подпевают ему. После я его уже не встречал. Думаю, он вскоре умер. До сих пор жалею, что так и не поговорил с этим человеком, постеснялся, не узнал его имени. Когда обстановка в Чернобыле более или менее нормализовалась, в соборе наездами по праздникам стал служить службу толстый и веселый батюшка. Но того неизвестного человека я считаю истинным героем. Нам, профессионалам, в Чернобыле платили немалую зарплату — я, к примеру, получал в дни, когда работал на блоке, в 7 раз больше, чем в Москве. Нам обеспечивали все условия. А он жил в чужом доме из милости, так и питался. Чтобы молиться за людей, не верящих в Бога».

Наталья Бельченко. Боковое зренье. Стихи — «Октябрь», 2012, № 3 .

Как бы так уложить боковое

Зренье, чтобы окольной тропой

Не водило тебя под конвоем,

А придумало способ другой.

Потому что ведь не насмотреться, —

Даже если ты сам нелюбим, —

Оставаясь беспомощней детства

И сильнее всего, что за ним.

Вениамин Блаженный. Письма. Комментарий и публикация Дмитрия Тонконогова. — «Арион», 2012, № 1 .