Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2012)

Оба автора наперебой рассказывают о том незабываемом впечатлении, которое произвели на них первые вещи Аксенова. Я же, вопреки логике своего поколения, с некоторой долей прохлады отнеслась к “Коллегам”, “Звездному билету” и “Апельсинам из Марокко”. Но потом были рассказы, в “Юности” и “Новом мире”, и книга “На полпути к Луне”, которые свидетельствовали о таланте, самобытности и мастерстве, потом “Затоваренная бочкотара”, весело обнажающая сюрреализм советской жизни, и великолепные “Поиски жанра”. Вот только тогда я сообразила, что Аксенов — это явление. Об этой вещи я — тогда еще начинающий критик — написала обстоятельную статью, которая была набрана в “Литературной газете”, основательно ухудшена моим непосредственным начальником, острогана начальником повыше и окончательно снята уже с подписной полосы (случай нечастый) непосредственно Чаковским, заявившим, что я автора перехвалила, а надо бы за формализм и штукарство упрекнуть. (Чаковский даже предложил мне вписать пару абзацев и тем спасти статью, но тут уж я отказалась.)

С тех пор мне хотелось написать об Аксенове с той же степенью увлеченности, с какой писалась статья о “Поисках жанра”. На меня произвели сильное впечатление “Ожог” и “Остров Крым”. “Ожог” — своей исповедальной энергетикой, мощью, безоглядностью, свободой, энергией отрицания, “Остров Крым” — буйством фантазии, остроумием сюжета и неожиданной философией истории. Ведь эта теория общей судьбы — разве не она позвала тысячи русских эмигрантов вернуться на родину прямо в пасть ГУЛАГа? Но критик не работает в стол.

Начиная с конца восьмидесятых появилась возможность писать об Аксенове. “Новый сладостный стиль” привлекал энергетикой, неистощимой выдумкой, головокружительными сюжетными поворотами и литературной игрой, но разочаровывал какой-то натужностью и умозрительностью конструкции. Было видно, что автору очень хотелось переиграть профессионалов команды “бестселлер-club” на их же собственном поле, для чего и использованы клише массовой литературы (все эти случайные совпадения, роковые страсти и любовные недоразумения). И вместе с тем создать элитарный литературный продукт, совмещая сюжетные клише с элементами буффонады, пародии и гротеска. Я написала о романе статью в “ЛГ” (1998, 8 апреля), о которой, как мне передали, Аксенов отозвался неодобрительно.

Это огорчило: я писала с большой приязнью к автору и с большим сочувствием к его работе, хотя и пыталась подвергнуть критической вивисекции живое тело романа (что, возможно, и не понравилось его автору).

“Кесарево свечение”, в стилевом отношении родственное “Новому сладостному стилю”, удивляло молодой энергией. Но утомляло назойливой буффонадой и какой-то уж слишком невероятной сюжетной конструкцией (скорее — ее отсутствием).

Дальше я хваталась за каждую книгу Аксенова в надежде, что наконец-то я ее похвалю. И с разочарованием закрывала: лучше уж ничего не писать. “Московская сага”, доказывающая, что Аксенов может писать как Рыбаков (кто б сомневался!), вымученные “Редкие земли”, нелепая фантасмагория в “Москва-Ква-Ква”. Только “Таинственная страсть”, написанная незатейливо, но с такой щемящей ностальгией и таким дружелюбием, показалась мне хорошим поводом для доброжелательной статьи (“Новый мир”, 2010, № 2).

И на прямо поставленный авторами вопрос “мертв ли Аксенов?” у меня нет такого уж оптимистического ответа. Для меня существует определенный зазор между масштабом личности Аксенова и огорчительными неудачами его последних вещей. Но все равно я считаю его очень крупной фигурой и незаурядным литературным явлением.

Масштабность фигуры проявляется и в независимости суждений, которые прорывались в публицистике Аксенова и во всем его поведении. Он часто шел наперекор общественному мнению. Для того чтобы понять это, не надо близко знать Аксенова — достаточно прочесть его публицистику. Но какие драгоценные детали порой сообщают Кабаков и Попов в своей книге! Приведу один пример, который мне особенно дорог. Но сначала небольшое отступление.

В статье о “Кесаревом свечении”, воспользовавшись предоставленным автором правом любому читателю “выделять, менять местами или просто вырывать любые куски произведения”, поддерживая правила игры, я предложила удалить, например, вставную драму “Горе, гора, гореть” — балаганчик на тему “Горя от ума” (слишком уж тесно читателю в этом кристаллическом растворе театральщины), зато восславила “малый роман” “Кукушкины острова”, где романист Стас Ваксино обретается на правах персонажа.

Этот прелестный, совершенно неполиткорретный завиток сюжета — пародийное описание русско-чеченской войны, во время которой хуразиты, возглавляемые верховным жрецом племени, в прошлом обкомовским чиновником, обиженным недоданными метрополией миллиардами, захватывают роддом с беременными женщинами, угрожая сделать каждой кесарево сечение, меж тем как в мире растет движение “в защиту свободолюбивого народа Хуразу”. “Если кто не помнит, — замечала я в скобках, — сторонники этого движения в минувшем году верховодили на Международном конгрессе ПЕН-центра, потребовав капитуляции Москвы перед хуразитами; загипнотизированные литераторы послушно встали на задние лапки, и только Стас Ваксино вывел их из оцепенения, назвав Нобелевского лауреата, отдавшего команду „Равняйсь налево!”, прусским федьдфебелем” (“Литературная газета”, 2001, № 31-32, 8 — 14 августа).

Последний абзац требует пояснения. Во время Московского конгресса ПЕН-клуба в 2000 году по предложению Гюнтера Грасса была сформулирована резолюция по чеченскому вопросу, представляющая собой этакий набор левых банальностей: дескать, свободу страждущему чеченскому народу, борющемуся за независимость и демократию против русского империализма. Аксенов же понимал проблему глубже: как часть общемирового наступления ислама на христианскую цивилизацию. Он считал, что “взбесившемуся исламу” (его определение) надо противостоять (как раньше призывал Запад противостоять коммунизму).

И выступил против Гюнтера Грасса. А уже потом, в интервью “Известиям” и “Книжному обозрению”, сказал, что Гюнтер Грасс, приехавший на конгресс с идеей “просветить дремотные умы варварского царства”, является для него образцом “левого либерального интеллигентского лицемерия”. Для него “все проблемы уже классифицированы, выработана точка зрения „Нашей Интеллигенции”, он — ее лидер и всех гонит туда, куда надо marschieren. Он знает, куда marschieren. Он властитель дум. И не любит высвободителей дум”.

Меня тогда восхитила свободная от левоинтеллигентских стереотипов (господствующих в американских университетских кругах) позиция Аксенова. Я даже подошла к нему в перерыве после его выступления и сказала какие-то слова в поддержку, хотя мы были мало знакомы, а я не люблю навязывать беседу людям, в приязни которых не уверена. Выступление Аксенова всех взбудоражило и в конечном счете привело к тому, что на конгрессе было сформулировано особое мнение некоторых членов ПЕН-клуба, не согласившихся с принятой резолюцией. Сегодня, я думаю, ее подписало бы гораздо больше людей: время показало правоту Аксенова, и трудно нынче видеть в салафитах, верховодящих во всех мусульманских революциях, а потом вводящих шариатское правление, искореняющих светское образование и запрещающих женщинам ходить без хиджаба, сторонников прогресса, свободы и демократии.