Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2012)

Но сказать «нагишом, но красивый(ая)» можно, потому что голенькими нам всем — ну почти всем — заведомо куда как далеко до мраморов Фидия. (В искусстве, конечно, все сложней, и иной горбун притягательней иного атлета, не говоря уж о недоатлетах…) Так вот, верлибрист — голенький. Ни элегантного кроя стихотворных размеров, ни пуговок рифм. Не говоря уж о том, что путы версификации — это, с одной стороны, путы, а с другой — подпорки, подсказки… Не говоря о том, что завораживающий ритм и щегольская рифмовка не так уж редко заставляют нас «проглатывать», не морщась, довольно плоские смыслы. А воплощенные в размере и рифме «следы усердной работы» поневоле внушают почтение.

У верлибриста степеней свободы хоть отбавляй, но — ни помощи, ни подсказки, ни, так сказать, одежки. А теперь посмотрим, как в условиях такой полнейшей свободы сам собой воспроизводится некий канон.

«холодильник глубокой весной» — ясное дело, весенний утренний заморозок, эпитет «глубокой» отчасти переносится и на холодильник; кто как, а я эту метафору-«картинку» с большим светло-голубым холодным пространством отчетливо вижу.

«с поверхности / все утро счищали птиц» — резко вводится тема смерти, птиц, разбившихся о лобовое стекло какого-то ночного, теперь неподвижного, скажем так, экспресса. И почти неодушевленное, безлико-множественное «счищали».

«медленно садились красивые насекомые» — на задворках нашего сознания насекомые амбивалентны — живые и красивые, они тем не менее представляются существами отчасти хтоническими, спутниками смерти («пчелы Персефоны»).

«около того // посмертная запись / через цветение: / кроме как космос» — сумма сведенных здесь как бы на ощупь понятий призвана передать примерно то же, что и хрестоматийное «а если что и остается…».

«и еще // лампы дневного света / продолжают работу» — мир уцелел, работа продолжается, то есть опять же хрестоматийное: «и в небесах я вижу Бога» — ну, правда, такого… технотронного. То есть действительно все в порядке . А перед нами — классическая элегия, ну, правда, такая… технотронная. В чем-то даже перекликающаяся с последней из приведенных выше элегий Юрия Казарина. (К слову, Андрей Черкасов тоже уральский, челябинец. Осел в Москве после Литинститута.)

Не знаю, удалось ли мне убедить рассерженного читателя с его «какие ж это, к черту, стихи!», что не так все просто, но почему бы не попытаться…

Г а н н а Ш е в ч е н к о. Домохозяйкин блюз. Предисловие Марии Галиной. Предисловие Геннадия Калашникова. М., Литературный клуб «Классики ХХI века», 2012, 79 стр. («Поэтическая серия литературного клуба»).

Читаем концовку одного из стихотворений — «Дима, держись, я тоже / маюсь своей зимой, / как мы с тобой похожи, / господи боже мой». Вполне заурядные вроде бы строчки — если не знать, что стихотворение называется «Мой холодильник Дима».

В физике кварков есть такие квантовые числа (у больших физиков вообще буйное воображение) «странность» и «очарование»; странность и очарование — первейшие «числа» стихотворчества. В случае Ганны Шевченко «числа» эти, на мой вкус, высоки. Я бы добавил еще одно — «внятность», даром что внятность и странность нечасто ходят в одной упряжке.

Вот пример — характерный, может и не самый яркий, зато краткий:

над перекрестком глаз открылся

и пешеходы растерялись

идут плечами пожимают

соображают: что же делать?

походку делают ровнее

а глаз все смотрит из-под тучи

соображает что же делать?

подмигивает светофору

на землю смотрит удивленно.

Здесь нам нарочито безыскусно, внятно, без каких-либо поэтизмов изложена некая воображенная, фантастическая ситуация (в стихах Ганны обычно предъявляются именно такого рода ситуации, редко когда перетекающие в сюжеты; для сюжетов у нее есть проза). Получается странное: именно конспективная отчетливость речи позволяет нам увидеть, то есть присвоить себе эту придуманную ситуацию, «картинку». И именно странность, фантастичность самой «картинки» мотивируют нас эту «картинку» присваивать и тем или иным образом интерпретировать — как метафору каких-то наших собственных интуиций. Потому-то из этих стихов так трудно выдрать какие-то ударные строчки — стихотворение работает «в целом»; вот и авторы двух дружелюбных предисловий — Мария Галина и Геннадий Калашников — цитируют стихотворения полностью или почти полностью.

И я поступлю так же.

По мягким полозьям вельвета

плывет, озаряя углы,

невеста, продетая светом

в любовное ушко иглы.

Отец поцелует сердечно

в дизайнерский локон виска

и в море отпустит навечно.

Посмотрит с улыбкою, как,

минуя нарядные лица,

плывет к ней ее водолаз,

с цветком в белоснежной петлице,

с блестящими кошками глаз.

«Домохозяйкин блюз» — дебютная книжка Ганны Шевченко.

Р о м а н Ш м а р а к о в. Овидий в изгнании. Роман. Луганск, «Шико», 2012, 452 стр. («Игры слов»).

Р о м а н Ш м а р а к о в. Каллиопа, дерево, Кориск. Роман. Луганск, «Шико», 2012, 268 стр. («Игры слов»).

Как известно, эпизоды «Улисса» Джойса соответствуют главам Гомеровой «Одиссеи»; если пятнадцать глав «Овидия в изгнании» как-то и соотносятся с пятнадцатью книгами Овидиевых «Метаморфоз», то весьма и весьма загадочно. Впрочем, пытливый читатель может и сам вынести свое мнение на этот счет — благо русский перевод «Метаморфоз» вполне доступен в Сети. Как бы то ни было, в мениппейно-матрешечном повествовании Романа Шмаракова предостаточно самых разных и более чем удивительных метаморфоз.

Невесть откуда появившийся шахтер оказывается богом Плутоном, некий муж, хлебнув кофию, превращается в десяток сильфид, пожилая проезжая фея заколдовывает заштатный городишко посредством стихов одиозного советского поэта Грибачева, а некая старушка его расколдовывает, случайно пробормотав идеальное хокку…

О заурядной трансформации юнца в очаровательную девицу я уж и не говорю.

А какие там милиционеры!

Какие сантехники!

Какой Генподрядчик, спускающийся, что твой Данте, подземными кругами!

И все это началось с заурядного, казалось бы, проседания выстроенного еще в советское время жилого дома, каковое и обернулось совершенно немыслимыми инферналиями. Как я уже сказал, повествование матрешечное — многочисленные странные персонажи заводят рассказы, персонажи которых выступают со своими рассказами, и все эти россказни уморительнейшим образом пародируют даже не отдельные произведения или авторские стили, но художественные дискурсы различных эпох и литератур.