Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2013)

Наверх посмотрел, там высоко голубело, а здесь было сыро и мрачно. Вене так досадно стало — золото это чертово. Что с мужиком делать? Идти ментов вызвать? Пока сходишь, птицы расклюют. Он представил себе, как ходит по поселку, где полно народу, спрашивает ментов. И как они потом сюда… если сказать про золото, то… ему не хотелось ни о чем таком думать. Совсем не хотелось никакой “цивилизации”, никакого шума здесь. Он сидел и глядел на мужика. Тот как лежал, раскинув руки, так и лежал. И Веньке вдруг совершенно отчетливо почудилось, что и мужику не хочется ничего такого. Запахнул тулуп решительно. Из кармана торчал кисет. Почти без табака, из мягкой кожи, с вышивкой светлым бисером по кругу — Афиноген Богорадов!

Веня посидел, разглядывая черепушку, которая когда-то отзывалась на такое замысловатое имя.

— Вот что, Афиноген, домашним твоим, если они у тебя были, я уже не смогу сообщить, а менты наши нынешние тебе вряд ли понравятся. Похороню, что ли, я тебя?

Афиноген молчал, и Веня осмотрелся. Здесь, в Ущелье, нигде не выкопать было, да и не хотелось. Ступени были скользкие, поразмытые уже водой. Ничего, подумал, у меня веревка есть.

Без тулупа Афиноген был совсем легкий, Веня обвязал его веревкой и стал поднимать. Почему-то ему важно было вытащить Афиногена на свет Божий, ему казалось, Афиноген когда-то лез наверх, да не добрался. Веня подтягивал тело, фиксировал скобой, лез выше, подрубал размытые ступени и снова тянул. Несколько раз они все же должны были улететь вниз, но они не улетели. Веня наладил новую страховку, дотянул Афиногена до начала ледника, привалил лицом к скале и, здорово уставший, поплелся вверх по кедрачу в свою избушку. Было не холодно, он не стал топить печку, съел полбанки тушенки с сухарем и упал спать. И ничего ему, как ни странно, не снилось.

Утро было тихое, ласковое. Будто и не лежал рядом покойник. Веня хорошо выбрал. Тщательно, будто рисовать собирался это место. На пригорке, на солнечной стороне. Небольшая зеленая лужайка была рядом с большим кедром. Он поплевал на руки и начал копать. Афиноген лежал возле, лицом к небу. Хорошее было утро. Они были вдвоем. Вене, у которого никогда не было брата, казалось, что это его брат.

Сверху шел мягкий слой с корнями травы, потом начались камни. Веня не торопился, вытаскивал рукам. И разговаривал с Афиногеном.

— Камни, конечно, но все по-людски будешь. Не во льду. Во льду-то небось холодно было? А?

Ему все хотелось назвать Афиногена коротко, по-свойски. Феней, что ли, но он сдерживался. Хоть они и были одного возраста, все же Афиноген был лет на сто пятьдесят постарше. Да и в горах этих он был главнее, это его были горы — вон сколько золота наковырял, а я-то что? Я здесь гость. Хорошо мне здесь у вас, Афиноген, но что дальше, кто знает. Или все мы здесь гости? Продукты вон почти кончились. Что делать-то мне, а? Ты-то уж теперь все знаешь. Может, где-нибудь рядом сейчас, подсказал бы. Лопата снова наткнулась на большой камень, он раскачал его, подсунул руки и стал поднимать по осыпающемуся борту могилы.

— Я, вишь ты, художник… в Москве… — Веня говорил, чтобы не молчать или чтобы Афиногену не скучно было, кряхтел, гремел лопатой по камням. — Никакой я, в общем, не художник, но это без разницы. Кем я только там не был. На диване лежал полгода… А здесь… — Веня поднял голову и посмотрел на дальние белые хребты. — Здесь я… иногда хочется взять да и пойти куда-то. Идти и идти, и чтобы красота эта никогда не кончалась. Как будто полететь даже. Полететь было бы лучше, конечно. И ты знаешь, людей почему-то и не надо. Такой, какой я есть, я им не особенно нужен, а какой я им нужен, мне неинтересно. Такая фигня.

Веня сказал это и задумался, понятно ли оно Афиногену…

К обеду яма была готова. Она была узкая внизу, но достаточно глубокая. Веня посидел возле покойного, отдохнул:

— Ну что же, надо тебе ложиться. — Он нахмурился. Ему как будто жалко было расставаться.

Лицо Афиногена за сутки потемнело, череп яснее обозначился, но теперь Вене казалось, у него было спокойное выражение лица. Не было той судороги.

— Ладно. Знаешь что… я кисет твой возьму на память.

Веня поправил Афиногену рубашку, нож на поясе и увидел пустую сумку. Нахмурился озадаченно. Мешочек остался в ущелье.

— А с золотом твоим что делать-то? Нужно оно тебе? Сходить, что ли?

И на этих словах ущелье ожило. Неземной грохот раздался, будто что-то лопнуло гигантское, вода речки вместе с черной пылью взлетела вверх. Гул нарастал, эхом множился от гор. Сначала дальний, а за ним ближний — весь огромный край южного склона осыпью уходил в ущелье вместе с кустиком, к которому он привязывал вчера веревку. Пыль поднималась огромным темным облаком к перевалу. Вскоре, однако, все стихло, будто ничего не было. Птицы пели. Пахло зеленью и цветами.

Веня аккуратно опустил тело в яму, перекрестился и начал засыпать. Лицо прикрыл мягкими кедровыми лапами.

Душа Афиногена рядом была. Веня это ясно и спокойно чувствовал.

Утром встал не рано. Посидел на пороге, жмурясь на мягкое тепло рассвета. Потом, не оглянувшись на избушку, пошел на восток. Туда, где поднималось солнце и горы уходили за горизонт.

Больше его никто не видел.

Олег Палыч сначала сильно корил себя, что не все Веньке как следует рассказал. Вспомнит какую-нибудь мелочь и ходит по комнате, кряхтит и матерится вполголоса. Но недели через две-три, как Венька уехал, вдруг успокоился. Повеселел как-то. Даже совсем уж ни с того ни с сего здоровье перестало донимать, и он съездил на могилку к жене. Выпил рюмку, поговорил с ней ласково. Вспомнил, как вместе топали по горам, по долам. Повинился кое в чем. Рассказал про Веньку. Про золото ничего не стал говорить. Просто что на Алтае, мол, Веня. По нашим местам бродит нашими тропами. Довольный вернулся с кладбища.

…И благость эта, спокойствие душевное с месяц или даже больше продолжались.

Кончилось все хорошо. Во сне. Видел Палыч, как он на каком-то чистом ручье заканчивает промывку лотка. Совсем немного речного грунта на дне осталось. Он выбирает камни, выбрасывает их. Всегда же интересно, что там есть-то, в остатке. И вдруг видит, Венька идет над ним краем осыпи, да легко так, даже осыпь под ним не ползет и камни не сыпятся. Остановился и говорит: “Брось, ты, Палыч, пойдем со мной лучше”.

Палыч встал, вымыл руки в ручье, вытер о штаны и пошел за Венькой.

Чкония Даниил Соломонович родился в 1946 году в Порт-Артуре. Жил в Мариуполе, Тбилиси, Москве. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Поэт, переводчик, литературный критик. Автор девяти книг стихов. С 2005 года — главный редактор журнала “Зарубежные записки” (Германия). Живет в Кёльне.