Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2013)

Михаил Вайскопф. “Между моим сионизмом и русистикой нет противоречия”. Беседу ведет Михаил Эдельштейн. — “Лехаим”, 2012, № 12, декабрь .

“Первая его [Михаила Генделева] книга называлась „Въезд в Иерусалим” — я писал, что на самом деле ее нужно было назвать „Выезд из Ленинграда”. Но уже вторая, „Послание к лемурам”, показывает задатки большого поэта — при всем жеманстве, кокетстве Генделева, иногда его чрезмерной покладистости: он любил славу, быстрый успех и часто разменивался на ерунду. Но сквозь все это пробивался замечательный, редкий дар, который он сумел со временем развить. И поздний Генделев, начиная с ливанского цикла, стал великолепным поэтом, с изумительным чувством словесной фактуры, с удивительным мифологическим сознанием”.

“Его поэтическая ипостась и бытовой облик сильно расходились. В повседневной жизни Генделев был неимоверно жовиален, общителен, радушен, он обожал угощать — сам охотно готовил и буквально закармливал гостей. Вместе с тем, при всем своем обаянии, он оставался хитрым, извилистым и закрытым человеком. Принципиальность не была его главной добродетелью. Он был расчетлив и, хотя нередко ошибался в расчетах, все же в итоге выковал себе небольшое, но очень уютное счастье”.

“Как Набоков в культурном плане оправдал русскую послереволюционную эмиграцию, так Генделев оправдал нашу алию”.

Величие замысла. Спрашивала Марина Струкова. — “День литературы”, 2012, № 12, декабрь .

Говорит Владимир Бондаренко: “Можно сказать, что серьезной проблемой современной патриотической литературы является и отсутствие поддержки власти. Помните, как императрица Екатерина насильно заставляла крестьян сажать картошку, они не хотели сажать, бунтовали, бывали биты за это батогами и плетьми. Но теперь без картошки нельзя представить русского крестьянина. Так вот точно так же власть обязана насаждать национальную русскую культуру...”

Высоцкий в 2013 году. — “Московский книжный журнал/ The Moscow Review of Books ”, 2013, 25 января .

Говорит Михаил Бутов: “Высоцкого я верно слушаю в течение последних сорока лет, до сих пор он бывает для меня весьма важен. Среди причин (кроме тех вроде бы обычных, но плохо поддающихся определению, по каким вообще кто-то что-то слушает, предпочитает другому) остались, наверное, такие. Во-первых, песни Высоцкого бывают совершенны, то есть ими можно наслаждаться, как и всяким иным совершенством. Разумеется, это совершенство в рамках тех правил игры, которые он сам себе установил, — но правила эти полновесные, не вырожденные, и недаром не существует хотя бы комичных имитаторов Высоцкого. Во-вторых, конечно, не все песни. Проходного у Высоцкого масса. Вот, с моей точки зрения, совершенными являются песни „Я вчера закончил ковку, я два плана залудил” (рекомендуется слушать ее на шемякинской записи) или „Про речку Вачу”, а вот надрывно-фальшивая „Кони привередливые” как раз максимально далека от этого качества. Мне, кстати, понадобилось много лет, чтобы понять, что меня там так злит — литературно-сказовый составной предлог „по-над”. <���…> И вот тут мы плавно переходим ко второму пункту. Удивление. Как раз чем дальше идет время, тем Высоцкий удивляет все больше. Оказалось, что его текстами — причем не цельными, а растащенными на отдельные строки — можно полностью описать если не всю российскую реальность сегодня уже (а еще недавно и это выходило), то по-прежнему во всей полноте российскую экзистенцию”.

Мария Галина. Четких границ между “литературой” и “масскультом” нет… Беседу вела Яна Соловьева. — “ Thankyou.ru ”, 2012, 18 января .

“...Поскольку материальный носитель надежней виртуального, иссякающего, когда у вас в доме по каким-то причинам вышибает пробки и нечем перезарядить читалку. К тому же из-за очень быстрого развития электронной отрасли носители — и коды — постоянно меняются, и каждый из них является очень короткоживущим, из-за чего требуется постоянная перекодировка, переписка уже имеющейся информации — при этом неизбежны ошибки, потери и искажения, как при любом процессе такого рода. Одно время все выбрасывали энциклопедии, заменяя их компакт-дисками (срок жизни которых, кстати, не слишком известен). Кому сейчас нужны эти компакт-диски, когда все умещается на флэшке? И так далее. В такой ситуации удобно иметь эталонный, материальный носитель: в библиотеках, хранилищах или просто у себя дома. Потому я, человек Интернета, не очень доверяю цифре и предпочитаю все любимые — и просто „важные” — книги иметь в бумажной версии. Если взять любой мало-мальски серьезный катаклизм, то для цифровой цивилизации он будет губителен, для материальной, аналоговой — нет”.

Ирина Головачева. Опасные связи: человек и монстр в современной массовой литературе. — “Неприкосновенный запас”, 2012, № 6 (86) .

“Образы техники или персонажей из числа нежити создаются не потому, что они интересны сами по себе, а затем, чтобы расширить или обновить антропологическую систему координат. Более того, монструозный дискурс современной литературы завершает длинный процесс слияния с Другим . Монстр так близко подобрался к человеку, что практически слился с ним. Абсолютное другое, каковым еще относительно недавно был монстр, хоть и воспринимается по-прежнему как иное, но радикальность противопоставления своего и чужого исчезает, как мы покажем на некоторых ярких литературных примерах, культурное влияние которых — ввиду их „масскультурности” — колоссально”.

“В тексте Майер люди как таковые предстают существами хоть и в основном безвредными, но не способными себя защитить, не умеющими расшифровать смысла происходящего, не очень интересными друг другу. Чтобы стать интересными, они должны трансформироваться, то есть из рода homo sapience стать homo transformens . Похоже, что вызов времени состоит в сотворении или возникновении новых человекоподобных тварей — киборгов или неогоминидов. Судя по моде на „Сумерки”, вариант неогоминида, „многообещающего урода”, никого не пугает своими франкенштейновскими перспективами, а, напротив, представляется желанным”.

Денис Горелов. Летательный исход. Алексей Балабанов и его крайний фильм “Я тоже хочу”. — “Русская Жизнь”, 2013, 1 февраля .

“Когда кино осознало себя старым искусством (как живопись за век до того), первопроходцы принуждены были искать новые формы (пройденные когда-то живописью претенциозная многозначительность, соцреализм и салон) — и наиболее для кино продуктивным оказалось внимательное изучение разнообразных человеческих патологий. На этой ниве сегодня трудятся лучшие умы кинопроцесса — фон Триер, Ханеке, Финчер и лично мне далекий, но многим близкий Линч; в ту же сторону ежегодно дрейфуют нежные внутри Бертон, Альмодовар и Звягинцев — и у Балабанова в этом перечне законное место и высокий ранг. Кое-кого из перечисленных, кстати, тоже считают психами, и не без оснований (за мозговые сбои Ханеке я, во всяком случае, ручаюсь)”.