Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2013)

Кин писал по-немецки, что было совсем не характерно для юного поколения Первой Республики, занятого созданием новой чешской словесности. Мало того, до шестнадцати лет он пользовался старинным немецким правописанием. Похоже, он писал для себя, не намереваясь ни с кем делиться.

В Терезине же, перед отправкой «на восток», отдавая чемодан со своими лагерными работами в руки возлюбленной, он попросил ее позаботиться о его стихах и пьесах. По ее словам, «он ставил их выше художеств». «Как слепые у Брейгеля погружаются в трясину, следуя за слепым поводырем, точно так же тонут в дерьме все мои надежды, планы и виды на будущее» , — писал он ей незадолго до депортации.

Время работало против него. Жизнь, смерть, свобода, время — этими понятиями культура жонглирует испокон веков, периодически разбавляя их бытием или небытием, Божественным промыслом или судьбой. Над всем этим Кин размышлял в сумасшедшем режиме. «Прикажите же расстрелять меня на месте, — говорит коменданту герой пьесы Кина „Страшный сон”, написанной в концлагере о концлагере. — Право и правду вы уже расстреляли на месте и превратили в фарс. У меня украли мои дни, и вы укрываете краденое!.. Отдайте мне мои дни!»

В либретто к опере Виктора Ульмана «Император Атлантиды, или Смерть отрекается» (1944) Ангел Смерти и Арлекин «продают время»:

Дни, дни, кто купит наши дни?

красивые, свежие и нетронутые; все как один.

Кто купит наши дни?

Быть может, удача зарыта в одном из них —

Станешь ты королем!

Кто купит дни? Кто купит дни? Старые дни по дешевке!

За выкупленное у жизни время Кин успел создать более 2000 рисунков, сотни картин и стихов, десятки рассказов и сказок, два киносценария, пять пьес и либретто оперы «Император Атлантиды...». Большая часть литературных произведений была написана им в концлагере.

В 2009 году вышла книга «Франц Петер Кин» на английском, чешском и немецком языках, которую мы с соавтором Ирой Рабин приурочили к выставке в Мемориале Терезин. Территория бывшего концлагеря стала верным местом для старта — заключенное время вырвалось на свободу.

Моя мама Инна Лиснянская не присутствовала на открытии выставки, но она была нашим соавтором еще со времени работы над четырехтомником «Крепость над бездной». Ее перу принадлежат переводы стихов терезинских поэтов, детей и взрослых, а теперь вот — большая подборка стихотворений, подготовленная для нашей русской книги «Франц Петер Кин. Сон и реальность».

Елена Макарова

* *

*

1

Вряд ли осмелится кто обозреть

Город чумной — эту полую сеть, —

Там смерть.

Флагами траура воронов тьмы

Реют. Завидует со стороны

Коршун — попутчик чумы.

Лугом обходит испуганный смерд

Вал, за которым хозяйствует смерть, —

В темени ужас, и косит он

Под музыку хриплых ворон.

2

Осень, настежь раскрыты все ворота,

Не пестреет в сквере листва.

Осень — летнего зноя вдова

Опустила голые рукава.

На могилах чумные цветы растут,

А из трещин — известь зимы,

Где осенняя пестрота, что тут

Есть, помимо тюрьмы?

Где мальчишки, бегущие вдоль снопов,

И от змеев запущенных где восторг?

Где осеннее солнце, сердца без оков?

Земля как адский пылающий морг.

Наземь зелёной пала листва,

Затхлая немота уносится ввысь,

Осень стоит, опустив рукава, —

Художница уронила кисть.

3

Лежат на улице трупы не погребённые.

Воем больных в городе воют дома —

Это чума — шишки чернеют бубонные.

Самая страшная в мире из войн — это чума.

Гусары еще своими конюшнями хвастают

И сталью дуэлей тоненько дребезжат,

И маски по городу шастают —

Ещё идет маскарад.

4

По улицам катятся, катятся трупные дроги,

Закутанные, как мумии, похоронщики

Безмолвно за ними передвигают ноги —

Костями гниющими устланы все дороги.

И воздух лежит, как спрессованный слиток заката

Над городом, где даже камни страхом объяты.

Там в доме последнем бушует праздник последний.

Надтреснутые мандолины сходят с ума,

Ведут хоровод надорванный арлекины:

Кровь, поцелуи, вино прячутся за гардины.

Чума.

5

Ни один памятник не стоял так одиноко

В толкучке рынка, как этот сон:

Гневом своим напоминая Бога,

И сострадательного, как Он.

Руками измученными от страданий

Трогает лица своих созданий.

Глядят на Него в страхе, с чувством вины

Те, что смертью осенены.

Там, в чумной круговерти,

Старцы и дети,

И женщины оголённые, и туда

Идет для последнего в жизни труда

Врач последний на свете.

* *

*

Хельге Вольфенштейн

Ты — чудо-зеркало, внутри твоей души

Всё то, что я искал на свете этом,

Как если бы любовь, какую звал в тиши,

Откликнулась сейчас мне стоголосым эхом.

Лишь ты все страсти в форму воплотила,

Куда я рвался всем сердечным пылом,

Ты девственный мой лес, мой берег чистый,

Асфальт Нью-Йорка в дрожи дождевой…

Ты отражаешь свет моей отчизны,

В тебе сгораю плотью и душой.

О, зеркало мое, твоя поверхность

Рисует мир, подсвеченный мечтой,

Жизнь пьяную от красоты и смерти,

Тот самый мир на этой жёсткой тверди,

Который канул для меня в ничто.

* *

*

Кто не целует сегодня, тот

И завтра не поцелуется.

Ржаво засовы больших ворот

Скрежещут на нашей улице.

Юноши, если сегодня вдруг

Постоять за себя не сумеете,

Выроните карандаш из рук,

За ночь одну поседеете.

Солнце, позволь нам еще разок

Опьянеть от охоты во поле,

Собаки — сбоку, у лошадиных ног —

Улюлю! — и дальше потопали.

Кто не целует теперь,

И завтра не поцелует, поверь.

* *

*

Никогда мне не бросит луна таких серебристых мячей,

Как за решёткой тюрьмы моей.

Никогда больше ветры не будут вольней,

Чем за решёткой тюрьмы моей.

Никогда я не встречу травы зеленей,

Чем за решёткой тюрьмы моей.

Ах, радость и горе жизни моей, —

То вздымаются, то опускаются ниже морей.

То жарче огня, то льда холодней.

Никогда не обнимет меня такой белый свет,

Как за решёткой клетки моей,