Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2013)

в речах какая плавность чистый МХАТ o:p/

какая ложь какая симфония o:p/

o:p /o:p

obscura сердцу пагуба уму o:p/

в деревья эркером и пятерней во тьму o:p/

побудь еще со мной схлестнулись мрак и холод o:p/

не на живот — как пересвет и кочубей o:p/

на чьи заточки чисто скарабей o:p/

я всем нутром своим наколот o:p/

o:p /o:p

o:p /o:p

o:p /o:p

Памяти Королёва o:p/

o:p /o:p

Отчего, я и сам не пойму, o:p/

в этот вечер из всех, кто до сроку o:p/

самовольно шагнули во тьму, o:p/

Королёва припомнил Серегу. o:p/

o:p /o:p

То ли гибель листвы за окном, o:p/

разоренье и слезы в пейзаже, o:p/

натолкнули на мысли о нем, o:p/

о военном его камуфляже, o:p/

o:p /o:p

то ли воздуха гулкий кессон, o:p/

на коробке от спичек топоним, — o:p/

пьяный увалень с детским лицом, o:p/

о тебе, однокашник, напомнил. o:p/

o:p /o:p

Из медвежьей глуши силомер, o:p/

ты был мастер заваривать кипеш, o:p/

помню, трезвый железом гремел, o:p/

в рукопашную лез — только выпьешь. o:p/

o:p /o:p

В драмтеатре кулисой шурша, o:p/

от конвоя отбившийся леший, o:p/

был ты явно чужая душа o:p/

для субреток, тартюфов, помрежей. o:p/

o:p /o:p

Берендей с вологодских низин, o:p/

песнопевец из поймы молочной, o:p/

видно, хрупкое что-то носил o:p/

под своей ломовой оболочкой. o:p/

o:p /o:p

Самочинно задув свой пожар, o:p/

на крещенском ветру стекленея, o:p/

за короткую жизнь не стяжал o:p/

ты ни лавров, ни уз Гименея. o:p/

o:p /o:p

Наших набранных тесно рядов o:p/

в гранках чтоб нонпарель не вскипела, o:p/

знак судьбы твоей был, Королёв, o:p/

на письме — знак разрыва, пробела. o:p/

Жадан Сергей Викторович родился в 1974 году в г. Старобельске Луганской области, окончил Харьковский государственный педагогический университет им. Г. Сковороды, кандидат филологических наук. Поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Печатался в журналах «Новый мир», «Знамя», «Сибирские огни», «Дружба народов» и др. В переводе на русский вышли книги: «История культуры начала столетия» (М., 2003), «Депеш мод» (СПб., 2005), «Anarchy in the UKR» (СПб., 2008), «Красный Элвис» (СПб., 2009), «Ворошиловоград» (М., 2012). Живет в Харькове. o:p/

o:p /o:p

o:p /o:p

o:p /o:p

o:p /o:p

1 o:p/

o:p /o:p

И голоса за окном, отдаляющиеся и гаснущие, и свет, которого в коридорах становилось все меньше, и сны, что выскакивают из ночи, как псы на охоте, и ты все время озираешься, чуя за спиной их азартное дыхание. Мы долго паковались, выбрасывая из сумок одни детские вещи и запихивая другие, пытаясь найти все необходимое в шкафах и ящиках письменного стола, время все убывало, и убывали наши шансы успеть на вокзал. Я злился и впадал в бешенство, Паша отбивался как мог, малая смотрела на нас с любопытством, а мать ее еще с обеда набрала полную ванну горячей воды, влезла туда с пачкой сигарет и пепельницей, упрямо делая вид, что ничего не слышит. Билетов никто не брал, мы уж слишком старательно перекладывали это друг на друга, так что где-то в сумерках вынуждены были выкатиться из подъезда — Паша с двумя кожаными чемоданами, Алиса с бабушкиным термосом и я — закрывая за собой двери. Бежали по улице, похожие на министров, только что узнавших о своей отставке и пытающихся теперь поскорей убраться из города. На вокзале Паша стерег вещи, я ходил по перрону, договариваясь с проводниками, Алиса спала, сидя на чемодане. И только женщины в незримых прокуренных кабинетах безостановочно объявляли отправление нашего транзитного, который все никак не трогался, давая нам возможность остаться дома и избежать неприятностей. o:p/

И вот теперь, когда мы все дальше втягивались в ночь, мимо пригородных районов и дачных кооперативов и по вагону тянулись отсветы вокзалов и прожекторов, я забросил чемоданы наверх и наконец успокоился. Там, на перроне, в какой-то момент меня охватила паника, что мы вообще никуда не выберемся. Однако я набрел-таки на тихого божеского проводника, долго с ним перешептывался, показывал на Алису, как она спала, сидя, словно часовой. Проводник колебался, но я не отступал, слишком уж мне приспичило не оставаться, и когда мы сошлись в цене, я махнул Паше рукой, тот подхватил малую, закинул ее за спину, вцепился в чемоданы и двинулся к нам. Купе завалено было теплыми одеялами, отдававшими шерстью и влагой, в воздухе висели перья, как будто над нами пролетали птичьи стаи, со всего маху натыкаясь друг на друга. Паша долго торговался с Алисой, пытаясь ее переодеть, Алиса холодно отвечала, чтобы он успокоился, поскольку она не будет переодеваться в присутствии двух таких задротов, даже если один из них ее папа. И выходить тоже не надо, продолжала Алиса, потому что она боится мышей, а под этими одеялами наверняка живут мыши, она чует, что они там есть, и вообще — если ее не оставят в покое, она позвонит маме, и мама лишит нас всех отцовских прав. Я психовал, но не влезал в их семейные дела, Паша же покорно со всем соглашался, топтался по коридору, выглядывал в окна, потом лежал на одеялах, на верхней полке, и глотал таблетки. Больше, чем обычно. Малая залезла на полку напротив него, забрала наш мобильный, отзвонилась маме и играла в какие-то нехитрые игры, предложенные «моторолой». Со мной она не общалась принципиально. Я с ней тоже — принципиально. o:p/

В конце концов я выпал изо всех этих вздохов и голосов, сидел, закрыв глаза и представляя себе долгий день и теплое море, небо, над которым полно солнца и влаги. Где-то над самой водой слышались мне знакомые голоса, которых я все же никак не мог распознать, лишь ловил беззаботный женский смех, наблюдая, как эта женщина осторожно ступает в воду и легко отпрыгивает назад. Было на ней летнее платье, тело ее против солнца загоралось и тускло растворялось в воздухе. И пах этот воздух мускатным орехом, легко и еле ощутимо, так что хотелось сидеть на берегу и считать корабли: отдельно плывущие на запад, отдельно — на восток. Открыл глаза, очнулся. o:p/

Первым заснул Паша. Во сне он тяжко дышал и стонал, на что Алиса сердито хмыкала. Но потом уснула и она — не сбрасывая джинсового сарафана, положив под голову горячий термос. На нее это было похоже. Я знал малую, можно сказать, всю ее короткую жизнь, она могла спать где угодно: на кушетке, на полу, на балконе, на материнских коленях. Просыпалась всегда слегка удивленная, с растрепанными длинными волосами, с темными со сна глазами, в которых можно было разглядеть свет всего, что ей снилось. Я забрал у нее из рук телефон, выключил фонарь и вышел в коридор. Нашел проводника и сидел у него до ночи. Утром мы будем на месте, найдем покупателей и скинем все, что у нас есть. Все будет отлично. А как же иначе? Мы продаем счастье. o:p/

o:p /o:p

2 o:p/

o:p /o:p

Именно счастье. Им полны наши черные чемоданы, настоянным и светящимся изнутри. Его мы везем сквозь всю эту короткую летнюю ночь, обернувшую нас душным коконом. Оно, счастье, пахнет розой и мускатом и изменит завтра нашу жизнь к лучшему, наполнив карманы банкнотами, а сердца — надеждой. Я готовился сторожить всю ночь, чтобы вдруг не заснуть и не прозевать шанс, наконец-то нам выпавший. Слишком долго я его ждал. Слишком упорно готовился. Я единственный верил в конечный успех, даже не сомневался, что все сложится так, как надо. Ни Паша, которого я знаю так давно, что его родители спрашивают меня порой, почему они его именно так назвали, ни Алиса, которая меня откровенно бесила, ни ее мать, спавшая этой летней ночью в холодной ванне, — никто ни во что не верил и верить не хотел. Конечно, лучше всего было с малой: в свои одиннадцать она больше всего интересовалась мобильной связью, и нашу «моторолу» — одну на троих — каждый раз приходилось вырывать из ее цепких детских пальчиков с боями и скандалами. Хуже было с Пашей. Он все слабей реагировал на то, что вокруг него происходило, общаясь исключительно с Алисой, передвигаясь безвольно по печальной жизни и время от времени останавливаясь, чтоб принять очередную дозу антидепрессантов. На меня внимания почти не обращал, ко всем моим планам и расчетам относился равнодушно, лишь постоянно дергал малую, заговаривал с ней, что-то ей предлагал, о чем-то спрашивал, не выпуская ее из поля зрения, пока не заснул. Его было жалко. Что-то с ним случилось. Иногда так бывает. После тридцати начинаешь особенно остро чувствовать время. Хотя перестаешь чувствовать некоторые внутренние органы. o:p/