Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2013)

Я в отличие от многих собратьев по цеху отнюдь не склонен во всем винить министерство и правительство, снимая ответственность с местной "бюрократии" — с институтского начальства. Если не у многих, то у некоторых институтов возможности для повышения зарплат действительно есть: это и плата за коммерческое обучение, и доходы от сдачи помещений в аренду, и дивиденды от различного рода коммерческого сотрудничества. Но у большинства денег нет. И взять их — не переходя на платное образование или не сокращая штаты преподавателей, а оставшихся навьючивая работой "по самое не могу" — неоткуда.

Есть у всей этой истории и еще один серьезный аспект: нарушение социальной справедливости, которое вопиет к небесам. Институтские преподаватели — отнюдь не единственные "новые нищие" в нашей стране. Требование увеличения зарплат именно для них могло бы показаться эгоистичным. Если бы не два "но". "Но" первое: ссылки на скудость российского бюджета, не особо убедительные даже в девяностые, ныне выглядят совсем уже смехотворными. И пусть другие требуют для себя тоже. "Но" второе. Система зарплат в бюджетной сфере отличается такими чудовищными диспропорциями, что хотя бы одно ее исправление — уже благо. В системе должностей и званий доцент может быть приравнен к армейскому или полицейскому майору, но по жалованью обыкновенно дотягивает только до рядового-контрактника. Должность профессора соответствует званию полковника — но отнюдь не по зарплате. Да что там армия или полиция! По официальным данным, на протяжении 2012 года зарплата учителя в московской школе выросла на пятнадцать тысяч рублей — одна только прибавка перекрыла жалованье московского доцента — и почти сравнялась с профессорским! На одну среднюю зарплату московского школьного педагога или врача можно прокормить трех столичных профессоров. Полтора профессора — на официальный оклад московского дворника. Можно возразить: эти официальные данные действительно усреднены и не вполне отражают действительность. Но существо дела не в строгости цифр, а в пропорциях. А они, в общем и целом, именно таковы.

Я отнюдь не желал бы отнять деньги у военных, школьных учителей или медиков. Повысили жалованье — и это хорошо. (Другое дело, что и здесь есть вопиющие диспропорции — например, между зарплатой московского педагога и учителя в большинстве других мест России. И вообще: почему зарплата бюджетников должна непременно подверстываться под среднюю по региону?) Просто социальная политика должна быть ответственной и вменяемой. Справедливой.

Печально, что пока это не так. Но печально и другое: инертность преподавательской среды, педагогической корпорации. Потребовались задевшие за живое слова министра, чтобы вопрос о зарплатах вузовских педагогов стал предметом даже не требований, а всего лишь обсуждения в их среде. Обсуждение и тем более настойчивые пожелания и требования словно кажутся "низкой материей", чем-то немного стыдным. Между тем постыдно прежде всего нынешнее прозябание — участь, на которую не согласился бы университетский преподаватель ни в одной из "высокорейтинговых" стран. И любые формы легального давления на власть здесь уместны. Дело ведь в конечном счете не в деньгах. Дело в самоуважении.

Осел и павиан

Последствия модернизаторских усилий российских чиновников для реально главной — несмотря на все ее бесправие — фигуры в отечественном образовании — для Преподавателя неприятны еще в одном отношении. Жить в эпоху перемен, как знали еще древние китайцы, трудно. Еще труднее, если эти перемены носят только бюрократический характер. С легкой (нелегкой) руки Минобраза при переводе пятилетнего специалитета в четырехлетний бакалавриат пришлось ради сохранения учебного плана перетасовывать курсы так, что, например, древнерусская словесность (в оригинале) на филологическом факультете МГУ стала изучаться студентами не после знакомства со старославянским языком и с античной литературой, а параллельно. Будущие тележурналисты-магистры, получающие второе образование, по решению Минобраза лишились курса отечественной печатной журналистики, а бакалавры вопреки первоначальному учебному плану стали знакомиться с текстами русской журнальной критики до, а не после усвоения знаний о русской классической литературе.

Под громкий разговор о реформах оживилась и администрация на местах. Причем в разных институтах мера и характер инноваций определялись не только богатством воображения и административной грацией, но иногда и прямым исполнением правительственных приказов: проверка по часам и минутам прихода лектора в аудиторию и ухода из нее, составление еженедельного распорядка преподавателя с указанием, чем занят каждый час, написание новых образовательных стандартов ВПО, в которых должны быть расписаны ИК, ОНК, ПК, СК и СПК [47] . Стали вменяться в обязанность ведение второй, дублирующей отчетности по публикациям — в специальной электронной форме, подсчеты индекса цитирования без какой-либо поощрительной перспективы. Для оформления ученого звания требуется собрать кипу бумажной "макулатуры", которая прочитывается под микроскопом на предмет выявления малейшей технической погрешности и в случае обнаружения запятой вместо точки с запятой швыряется в лицо.

Не хочешь, а вспомнишь про Осла и Павиана. Анекдот, говоря словами Пушкина, довольно не чист, но рисует обычаи в нашей системе. Жил-был Осел, и на беду его в том же лесу обитал Павиан нетрадиционной ориентации. И не было Ослу от Павиана спасения. Тогда велел справедливый царь Лев Павиану совершать свои гнусности не более раза на дню, а Ослу вести журнал строгой отчетности с записью всех случаев. Но лучше не стало. Заканчивается анекдот горькой репликой вислоухого: "Домогаются по-прежнему, а писанины прибавилось!". Признаюсь, в оригинальной версии реплика Осла звучала немного резче.

Целый ряд административных решений самым непосредственным образом ухудшает качество российского образования. Так, в МГУ была отменена стажировка на факультете повышения квалификации — фактически оплачиваемый творческий отпуск длительностью в один семестр, предоставлявшийся раз в пять лет. Стажировка давала время на обновление старых курсов и подготовку новых, на научную работу и самообразование. (Для сравнения — в Америке, на словах ставшей для российской высшей школы ориентиром, такая же стажировка длится год.)

В конечном счете за всем этим стоит весьма простое credo, состоящее из трех презумпций. Первая — вера в параграф, в букву административного предписания, в бумагу с грифом. Вторая — "система тотального недоверия" к педагогу и ученому (выражение Михаила Гельфанда) [48] — если его, гада, не контролировать, одичает и от рук отобьется. Третья — неявное, но очевидное признание Преподавателя не главной персоной в образовании, а фигурой ничтожной, побочным продуктом административного процесса. "…Логика железная. По ней давно живет вся административная верхушка в этой сфере. Из-за нее профессорско-преподавательский состав называют ёпролетариатом XXI века” или ёновыми крепостными”. <���…> Я считала, что главные в учебном процессе — это преподаватели. Как бы не так! Любая младшая помощница и.о. начальницы магнитофона может встретить преподавателя хмуро, а то и наорать. <���…> Административный состав обычно трудится фиксированные часы и относится к ёэтим бездельникам” (читай: преподавателям), чей график кажется более свободным, свысока" [49] .