Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2013)

татарин и чуваш с руками в синих наколках

весь день колотят

прибивают к небесам башмачкинское суконце

пошли нам Господи шиферу

Ямб о русском климате

Прогноз погоды ничего не обещает...

Кошка Иова

памяти нашей кошки

1

Кому помешала моя кроткая ласковая кошка?

Ты почему убил ее?

Ладно, не убивал, зачем не уберег?

Я понимаю, отчего убираешь людей, от них мало проку.

Но кошки безгрешны.

И без нее мир теперь не так красив.

Прошел дождь.

Значит, где-то там ее дивная шубка мокнет и расползается в грязном бурьяне?

Отвечай!

Слушай, верни ее мне.

Или расположи там у себя на небе.

Молчишь?!

Ты, Ты, Ты!..

Вот, я плюнул в небо.

Убивай и меня, Мясник!

2

во мне

по зеленой траве

по-прежнему ходит полосатая кошка

топорща усы...

Болезнь

кашляю кашляю

и мне отзываются соседские собаки

Больница

это школа

где люди учатся

не быть

За круглым столиком

он смотрит мимо бокала

она себе на руки с догорающей сигаретой

и эта размолвка длится уже восемьдесят лет

с тех пор как парижский фотограф нажал свою кнопку

в 1932-м

...в длинном зеркале позади тех двоих

размазаны долгой выдержкой плечи танцующих женщин

резко вышел только высокий затылок какого-то мсье

в брильянтине

Тот язык

все младенцы

плачут повсюду на одном языке

а взрослые сколько их есть

всякий думает и молчит на своем

не только люди

вот кошки объсняются в любви на итальянском

а собаки ругаются по-немецки

и не понимают друг друга

я знал вавилонского строителя с плотницким карандашом за ухом —

тогда он проспал в каптерке миг

и остался немым

только гукает и слюнявит свой карандаш

лишь там на облаках

все говорят на одном по-довавилонски

сплошь из неправильных глаголов

с полусотней падежей на все случаи жизни

родительным дательным винительным

звательным просительным благодарительным

ругательным умолятельным врательным простительным

а мне тут

довольно тебя произносимой ночью и днем

в ласкательном падеже

Антресоль

загробная жизнь возможна

ведь мы

по образу и подобию Божию

и тоже храним

свои старые игрушки на антресолях и чердаках

только бы Он

не надумал переезжать

Киров Александр Юрьевич родился в 1978 году в г

Киров Александр Юрьевич родился в 1978 году в г. Каргополе Архангельской области. Окончил филологический факультет Вологодского педагогического университета. Прозаик, поэт, эссеист. Автор трех книг повестей и рассказов: «Митина ноша» (Архангельск, 2009), «Последний из миннезингеров» (М., 2011), «Полночь во льдах» (Дюссельдорф, 2012). Лауреат Всероссийской книжной премии «Чеховский дар» в номинации «Необыкновенный рассказчик» (2010). Живет в г. Каргополе. В «Новом мире» публикуется впервые.

Просидев полдня в одной очень известной социальной сети, я отправился навестить своего друга. Он жил в другом конце города. Не дойдя квартала до его дома, я услышал треск и увидел довольно большое количество дыма, тянущегося как раз оттуда, куда я шел. Тогда я побежал. Первый этаж деревянного дома, в который я направлялся, был объят пламенем и дымом. У подъезда суетились жильцы. Вдали завыла пожарная сирена.

Не найдя среди людей тех, кого хотел навестить, я пулей взлетел по лестнице наверх. Без стука распахнул дверь и увидел… как мой друг, его отец и мать — ужинают.

Все они посмотрели на меня как на полоумного, а потом вдруг засмеялись.

— Давай за стол! — буркнул отец друга и потянулся к буфету, чтобы достать оттуда рюмку.

Конечно же, они не были никакими пьяницами. Просто любое застолье в их доме — событие ритуальное. Мой друг, хороший повеса, мог не прийти домой ночевать, но чтобы опоздать к обеду или ужину… Это было против правил.

За просторным, во всю кухню, столом, на котором стояло множество тарелок с простецкой снедью, эти люди… разговаривали! Каждый день. Столько, сколько позволяли обстоятельства. И казалось, что могли разговаривать бесконечно.

Они не болтали попусту. Всегда что-то обсуждали. То футбол, то политику, то рыбалку, то стройку. И моего друга, который учился средненько и метонимию называл «метомимией», учителя побаивались и не трогали именно за то, что у него была собственная жизненная позиция. Свой взгляд на жизнь. На кино. На литературу. Повторюсь: притом, что в учебе он был, мягко говоря, не Эйнштейн.

В прихожей стоял буфет с двумя пепельницами на нем. Слева. Справа — газовая плита с баллоном. Умывальник. Бачок с водой. Их дом был неблагоустроенным. С общим холодным туалетом. Но моих знакомых это как-то не удручало. Зато в квартире были очень высокие потолки. А на стене, если отодрать три слоя обоев, можно было найти газеты конца девятнадцатого — начала двадцатого века. Изначально дом был — купеческим.

Из прихожей вы попадали на кухню. Прямо у порога высилась огромная русская печь с полатями. На ней постоянно подсушивались пачки с недорогими терпкими сигаретами. Из кухни две двери вели в разные комнаты, но сейчас речь не об этом.

Я даже запомнил, что у них на столе. Кастрюля с ухой. Три глубокие тарелки (при моем появлении мать товарища пошла к сушилке, стоящей на шестке, за четвертой, а отец полез в буфет за рюмкой). Накрытая полотенцем кастрюля с вареной картошкой. Большая тарелка с жареным лещом. Сковородка с котлетами. Миска с соленым грибами, залитыми растительным маслом и обсыпанными тончайшими колечками лука. Банка со свежепросоленными огурцами. Тарелка с хлебом. И бутылка самогона.

Самогонный аппарат гостеприимные хозяева прятали, но прятали по привычке и словно бы сами над этой привычкой шутя: агрегат стоял за занавеской в прихожей.

И вот все они смотрели на меня.

Невысокий, коренастый друг. Такой же невысокий, но высохший от жизни и седой — его отец. Полная женщина в очках, мама друга, в домашнем халате и тапочках без задников. Друг и его отец оба были одеты в старые спортивки и футболки. Друг сидел за столом в коричневых носках, отец его — босиком, вжимая потрескавшиеся пятки в прохладный, свежепокрашенный деревянный пол.

Они жили своей жизнью. В своем мире. Испытывали свое счастье.