Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2013)

И как же велик был мой сумасшедший соблазн сделать вид, что ничего не происходит, усесться за стол — и навсегда остаться в их мире!

Но у меня был свой мир. Свои родители. Кроме того, я был уверен, что если мой друг и его родители останутся живы, это будет лучше для них, чем если они умрут, тем более сгорят заживо. Поэтому я и крикнул:

— Сидите? Ужинаете? Дом горит! Внизу уже все занялось. Быстро выметаемся все отсюда! Быстро выметаемся все отсюда!

Потом реальное время было подчинено времени художественному. Помню только, как друг неестественно хохочет и помогает пожарному выбивать окна. Потом — стою на улице. Отец друга рядом, курит. Скулы острые.

— Телевизор сперли, — негромко говорит он то ли мне, то ли никому.

У дома обваливается крыша.

Выше — дым от пожара.

Еще выше, в небе — перелетные птицы.

Весна.

Май.

— Навсегда.

Моль встряхнула головой, разом сбросив накопившийся хмель.

— В смысле?

— Давай расстанемся навсегда, — с трудом выговорил Блондин.

Колян поспешно потянулся за полторашкой с разведенным спиртом.

Надька с чего-то захихикала.

Но все эти неуклюжие попытки выправить пикник разом как обрубило.

Над небольшой полянкой повисла недобрая тишина.

И тогда Моль снова тряхнула головой. Заводясь. Или, вернее сказать, пытаясь завести себя…

Нет, такого еще не бывало.

И виновата в этом была, пожалуй, сама Моль.

В свои неполные двадцать она знала про себя совсем немного, однако и этого малого хватало ей для того, чтобы вести себя так, а не как-то иначе.

Пожалуй, она знала о себе пять вещей.

Во-первых, что она не красавица.

Следовательно, во-вторых, не нужно затягивать конфетно-букетный период в отношениях с противоположным полом.

И в-третьих, нужно давать этому самому гниловатому и шаткому полу время от времени изгибаться влево. Это дает возможность и самой двигаться в том же направлении, таким образом избегая однообразия в одной из трех отрад жизни (первая — пожрать, вторая — выпить).

В-четвертых, если выполнять первые три пункта, мужской пол будет чувствовать себя ей обязанным и себя перед нею виноватым.

В-пятых, двумя этими чувствами: благодарностью неблагодарного пола и виной нужно пользоваться в том направлении, которое тебе интересно и которое ты себе не можешь позволить или, вернее, которое тебе могут не позволить, не будучи благодарными и обязанными.

Словом, Моль была нормальным людоедом человеческого сообщества и давала этому самому сообществу отщипнуть и от себя кусок-другой (не больше) — авось не убудет. Проценты оказывались слаще разменной боли.

А Блондин… Что Блондин? Девки его бросали, потому что он бухал. И не просто как все, а без перерыва. Они сидели в кафе, и Моль сказала: «Я хочу спирта». Блондин предложил: «А может, шампанского?». Моль повторила: «Спирта». Блондин сказал: «У меня есть спирт. Дома. Пойдем сходим вместе». И они ушли вместе за спиртом, а обратно в кафе не вернулись. Наутро мать метелила Моль полотенцем, а Блондин стоял под окнами и бросал камушками в стекло.

Через год Блондин устал. И тогда Моль сказала ему: «Давай расстанемся». — «В смысле?» — не понял Блондин. «Давай расстанемся на лето». И они расстались на лето, а осенью Блондин снова стоял под окнами и бросал в стекло камушки, а мать метелила Моль полотенцем.

Прошел еще год.

И теперь, после тысячной ссоры, Блондин сказал: «Давай, расстанемся».

И этот вопрос выбил Моль из колеи. Вышиб из ее головы хмель. Блондин не сказал: «На лето». И она спросила: «В смысле?..».

— Да пошли вы все в жопу!

Моль громко засмеялась и побежала через майский лес прочь от Блондина, Кольки и Надьки.

— Беги, беги, — процедил Блондин и рявкнул на Кольку: — Наливай, че уши развесили, как глухой с пидарасом?

Надька опять хихикнула.

Колька налил.

Выпили почему-то не чокаясь. Да и что за радость — чокаться пластмассовыми стаканчиками…

Эх, та была еще парочка, Колька и Надька.

«Хрен да уксус», — метко называл их Блондин.

«Хреном» была Надька. Она всегда находилась в приподнятом настроении. Даже когда у нее однажды стырили пустой, но все же кошелек — только похихикала.

Надька училась в классе коррекции. Там было несколько человек, которые не хихикали даже — ржали по любому поводу. Так что Надька была еще ничего. А были и такие, которые плакали. Колька, например.

Все его, Кольку, били-били, били-били, били-били. А потом его подобрал Блондин. И Колька стал ходить за Блондином. И никто больше не бил Кольку. Колька отдавал Блондину карманные деньги, дежурил за него по классу. И стоял на стреме, когда Блондин тряс окраинные сарайки и стремительно стираемые цивилизацией ларьки со всякой дребеденью. На ларьке и погорели. Сцапали по условке. И вылетели из школы в лицей, как была официально названа вчерашняя гопа.

К тому времени Моль с Надькой тоже были лицеистками. Надька за Молью таскалась навроде как Колька за Блондином. Моль хоть и училась тоже раньше в классе коррекции, но без причины не плакала и не смеялась. Просто родители потеряли ее однажды, нашлась в притоне. С тех пор и пошло.

А тут Моль скорешилась с Блондином. Колька с Надькой обнюхались: ну дык. И получилось две пары. А все из-за того, что Моль однажды не захотела шампанского, предпочтя ему чистый спирт…

Не торкнуло.

Выпили по второй.

Первым не выдержал Колька.

— Догнать надо, — угрюмо пробубнил он.

— Вот и догоняй, мля, — рявкнул Блондин.

И вдруг сам рванул в лес.

— Чего он? — хихикнула Надька.

— Машина вроде едет. Помнишь, как прошлый раз…

Надька помнила.

Машина тогда оказалась милицейской, и Моль в течение пятнадцати суток подметала тротуар в окрестностях памятника Ленину. Время от времени туда приходила мать и била Моль полотенцем.

— А вдруг не машина. Помнишь, тогда…

Это было еще до расставания на лето. Блондин застукал Моль с поличным в сарайке и долго бил и таскал за жидкие волосы по огороду. Моль засадила Блондина на пятнадцать суток. Он грузил кирпичи в окрестностях памятника Ленину. Время от времени туда приходил отчим Моли и бил Блондина кулаком под дых…

— Ты посиди тут, лады?

Надька хихикнула и кивнула.

Через час она перестала хихикать и собралась идти следом за друзьями, но задремала.

Во сне к ней приходила Моль и грозила пальцем. Плакала и, чего не бывало раньше, гладила по голове.