Виктор Пономарев - Записки рецидивиста

Огонек, Пегас и я поднялись из-за столика и направились к выходу. Чехарда остался, чтобы рассчитаться с официанткой. Тут и я про свою вспомнил, сказал:

— Чуть не забыл. Сейчас, Огонек, я вас догоню. С баландершей только рассчитаюсь.

— Мы внизу в «ландо» будем, — ответил Огонек, и с Пегасом они поканали вниз, а я к своему столику.

На полпути встретил официантку.

— А я вас уже потеряла, — сказала она. — Десерт вам нести?

— Слушай, радость моя, обстоятельства изменились, срочно в министерство вызывают. А жаль. Ты мне с первого взгляда понравилась. Я уж было думал тебе дружбу предложить. Но наш вечер дружбы придется перенести. Если не возражаешь. Кстати, во сколько ты оценила наше первое знакомство? — пошутил я.

Баландерша глянула в блокнот и сказала:

— Сорок шесть…

— На, красавица, тебе стольник, а десерт съешь сама. Только чифирь не пей, цвет лица испортишь, — пошутил я и сунул ей пару «рваных». — Звать-то как тебя?

— Рая, — ответила девушка.

А я опешил немного от такого совпадения. Раю внизу у «генерала» я для понта спрашивал, а попал точняк на нее.

— До встречи, Раечка, — напоследок сказал я и поканал на выход.

Увидел Пегаса, он стоял возле «Волги», а Огонек сидел в машине. Я подошел и тоже сел на заднее сиденье к Огоньку. Вскоре нарисовался Чехарда. С Пегасом они сели впереди, и «ГАЗ-21» плавно тронулся с места. Минут через двадцать мы были на «химани». Это оказался небольшой старый особняк на Пятницкой. Встретил нас небритый немой мужик лет сорока пяти — пятидесяти.

— Принимай гостей, Сургуч, — обратился к нему Огонек, а мне сказал: — Немой у нас «самурай» (хозяин) берлоги.

Тот только закивал. В большой комнате все расселись за круглым столом, покрытым красивой вышитой скатертью. На столе уже стояло несколько бутылок марочного «дурмана» (вина) и водки. Немой принес на блюде жареного гуся и прочую закуску.

— Пока мы тут будем хавать, — сказал Огонек, — ты, Сургуч, «замути покрепче» (завари чай). А мы будем базар держать и «двигать от страстей» (пьянствовать). Как, Дим Димыч, натурально я говорю?

— В натуре ништяк, Огонек, — ответил я.

Мы выпили, закусили. Огонек обратился ко мне:

— Ты как, Дим Димыч, случаем, «в шурш не кинулся» (не прекратил преступную деятельность)? А может, «окраску» поменял?

— Что тебе сказать, Огонек? «Скиф» (бродяга) я был и остался, только сейчас «безникому». Надо как-то домотать ссылку. «Проколка» моя пока у ментов в «белом доме» (помещении ОВД) на станции Пинюг. Когда я «орлом» (в бегах) был, мне Кнут предлагал идти в свою «вольную дружину». Я не подписался, чутье подсказывало — «спалюсь». Так и вышло. «Волкодавы» вышли на мой след и загнали к «хозяину».

— Знаю, знаю, Дим Димыч. Мне твой кент Матрос говорил, — сказал Огонек.

— Не понял. Какой Матрос? Не знаю такого, — ответил я.

— Ну как же, ученик твой лучший. В Баку он подвалился в твой «экипаж», — сказал Огонек.

— А! Витек-боксер? Так он у меня под кликухой Бульдог канал. Челюсть у него на полморды и висит, как у гиббона. Погоняло Матрос он, наверно, потом получил. Он в морском «прикиде» ходил и мечтал на «килькин» флот попасть.

— Во-во, Дим Димыч, он самый. Наш парень, решительный до предела. Чувствуется твоя школа. Он сейчас у себя в Брянске «мазу держит» (возглавляет банду). Было как-то у нас совместное дело. Он-то мне и рассказал за тебя, как вы «шерсть сдирали» с пухлых фраеров, как Бормана «сделали» в Ростове, — сказал Огонек.

А про себя я подумал: «Да, Витек, видно, не сложилась у тебя судьба, раз поканал ты по тропе преступной жизни. Что сделаешь, от судьбы и тюрьмы не уйдешь». А вслух сказал:

— Что было, Огонек, то было.

Так сидели мы, разговаривали. Сургуч купеческий чай принес, попили чаю.

— Так вот, Дим Димыч, у нас дело срывается из-за такого непредвиденного обстоятельства, как арест Рябого, — начал речь Огонек, и я понял — это уже базар в натуре серьезный. — Все было ништяк отработано, и вот те на. Клевое дело зависло. А ты тот человек, что нам нужен заместо Рябого, решительности тебе не занимать. А то, что ты сейчас в «командировке» на лесоповале, с одной стороны, и неплохо. Это во-первых. Сделаем дело, и ты «юзонешь» к своей любимой «Дружбе», только не с пустым «чердаком». А во-вторых, ты же не век будешь лес пилить. Кончится ссылка, и тебе будет куда ехать. Скажи, Дим Димыч. Воры слушают твое слово.

Я внимательно посмотрел на Огонька, Чехарду, Пегаса, на Сургуча, который за круглым столом участия в переговорах не принимал, а примостился у входной двери возле маленького столика. Огонек откинулся в кресле и сидел, полузакрыв глаза. На его темном худом с глубокими складками лице не дрогнул ни один мускул. Да, таким я помнил его по Ванинской зоне, только тогда он был гораздо моложе. Я вспомнил день, когда зарезали Пивовара. Нас тогда в камере БУРа сидело человек сорок «отрицаловки». Но только Огонек был коронованный вор в законе. И вот, когда в БУР ввалился Пивовар со своей кодлой «опричников» и крикнул: «Воры есть?» — Огонек спокойно поднялся с нар и сказал: «Я вор». О! Как давно это было. Лет пятнадцать с гаком. Я оборвал свои воспоминания, сказал:

— Огонек, твое предложение считаю за большую честь. Я подписываюсь.

— Вот и ништяк, Дим Димыч, — сказал Огонек, и слабая улыбка засветилась на его лице. — Я вот сейчас вспомнил Ванинскую зону. Ты тогда пацаном был. Наш пахан, слегка вольтанутый Ваня Фунт, не ошибся в тебе, большие надежды на тебя возлагал, даже признанным авторитетам в пример ставил. Мы-то посмеивались, но Ивану вслух не говорили, чтобы не обидеть старика. А старик прав оказался, как в воду смотрел. Слушай, Дим Димыч, ты в электричестве шурупишь?

— Обижаешь, Огонек. Я в зоне сварным работал. А если на столб залезть, так я без «кошек» на любой столб заберусь, — ответил я и рассказал, как я совсем недавно в Лунданке на проводах зимы в одних трусах на ледяной столб лазил, хромачи себе в подарок оторвал. Немного «прочесал» при этом. Рассказывал, как у меня трусы слезли и я членом и яйцами цеплялся за ледяной столб, как мне бабы потом их снегом оттирали, чтобы не отмерзли.

После моего рассказа все смеялись, держась за животы; Огонек так закашлялся от смеха. Тут услышали визг, повернулись к дверям. А это немой Сургуч катался животом по столику и визжал от смеха, как поросенок под ножом. Так на бедолагу подействовал мой рассказ.

— Ну, ты артист, Дим Димыч. Мастак «подливу гонять» (выдумывать). Райкин, и только. Скажи, Чехарда. А? А ты, Пегас, что молчишь? Одно я в калган не возьму, какие у вас на Севере бабы дурные. Они что, не знают, где такие драгоценные органы отогревать и хранить надо? — откашлявшись, сказал Огонек.

В это время мы услышали грохот. Повернулись, оказалось, что «самурай» от смеха упал со столика на пол и лежал, дергался.