Виктор Пономарев - Записки рецидивиста

— Понял. Кто-то должен навести порядок. Вот я и начну, — ответил я.

А сам пошел в цех, взял электрод, один конец заклепал острием, а другой загнул под ручку. Швайку положил в карман брюк, а брюки повесил на вешалку в раздевалке.

Начался обед, привезли термосы, встала очередь за баландой. Вот тут Семенов и показал мне одного. На нем я увидел новые брюки, снизу они были подшиты, и нитки даже болтались. Я подумал, если я его сейчас зарежу, то его кенты потом начнут со мной счеты сводить. Надо «мочить» всех пятерых. Такое я принял решение.

Когда кончился обед, человек пять-десять зеков зашли в раздевалку перекурить. Зашел и я. Смотрю, они все пятеро сидят, курят и беседуют. Я подошел к одному, Толик его звали, и спросил:

— Ты, парень, случаем, не мои брюки таскаешь?

Парень резко вскинул голову, хотел что-то сказать, но не успел.

Швайкой я долбанул его, но попал в ногу, а хотел в шею. В самый последний момент он успел отклонить бошку и увернуться от удара. Моей задачей было задолбить всех пятерых. Когда я замахнулся второй раз, кто-то сзади навалился и схватил меня.

— Дим Димыч, ты что? Успокойся.

А четверо схватили Толика и потащили из раздевалки. Я все-таки вырвался от троих зеков, что держали меня. Они просто не знали, в чем дело. Я заскочил в цех, там стоял Электробык, наш электромонтер, он сказал мне:

— Демьян, мы не будем свидетелями, кого ты ищешь. Но они уже в жилой зоне, они даже вышку проскочили, и часовой их не заметил.

Со злости я швырнул швайку в сторону. А минут через десять в цех прибежала целая кодла ментов: майор по режиму по кличке Бандит, капитан замполит, опер Кальгин и два надзирателя. Они схватили меня, я не сопротивлялся. Но когда Бандит ударил меня, я не выдержал и ударил его. Надзиратели сбили меня с ног, на ногу пристегнули один наручник и волоком потащили из цеха. Притащили в карцер, сняли с ноги наручник, пнули два раза и ушли.

В камере находилось четыре человека: два армянина Аганян и Артем, молодой парень Коля по кличке Армян. Сам русский, а кликуха Армян, надо же так придумать. Четвертым в камере был мужик Саня из Саратова. Он до этого «ширнул» (порезал) шеф-повара, ему «отломили» три года «крытой», он отмотал их в Златоусте и снова приехал в Мордовию. Сейчас у него десять лет срока.

Когда я немного пришел в себя, Санек спросил:

— За что тебя так приволокли?

— Майора Бандита саданул, а до этого одного самарского крысятника ширнул. Хотел пятерых завалить, а получилось — ни одного, они все на вахту свалили, — ответил я.

Пришел Участковый, зачитал мне пятнадцать суток и ушел. Армяне стали ходить по камере, громко разговаривать, да так громко, что мы рядом сидим, разговариваем и друг друга не слышим. Коля Армян не выдержал, сказал:

— Артем, вы хоть тон сбавьте.

Тот посмотрел на Колю и ответил:

— Ты еще молодой указывать мне, как разговаривать.

Разинул «чавкало» (рот), чтобы еще что-то сказать, но не успел. Коля бросился на него, сбил с ног на пол и стал душить. Я посмотрел на Саню, а тот спокойно сказал:

— Пусть проучит черножопого, а то вконец оборзел. Только пацану освобождаться через три дня, прямо из карцера на волю идет.

Мы спокойно стали наблюдать за действиями пацана. Аганян тоже перемохал и забился в угол камеры. Но когда я увидел, что у Артема закатились глаза и он начал хрипеть, я откинул пацана в сторону, сказал:

— Харе, Коля, тебе на свободу идти, не забывай об этом.

Артем понемногу приходил в себя. Когда он окончательно очухался, я сказал ему:

— Колька-то прав. Вы, козлы, так разбазарились, что из-за вас ничего не слышно, как будто нас здесь нет.

Артем ничего не ответил, а только отодвинулся в угол к Аганяну. К вечеру в камеру кинули повара. Тут уж Санек из «величайшей любви» к поварам не выдержал, кинулся на повара со словами:

— Сколько ты, сука, мужицких пайков схавал, мяса и сахарков?

В общем, он бил повара, пока не устал. Потом показал тому, где можно сидеть.

Так жила камера, так шли дни. Пятнадцать суток моих кончались, я ждал выхода в зону. На смену пришел прапорщик Миша по кличке Маша. Такое погоняло ему зеки дали. Он открыл кормушку на двери, заглянул и сказал:

— Спите?

А мы сидели на корточках и разговаривали. Я ответил:

— Да ты что, начальник, совсем офуел? Мы просто сидим, разговариваем.

— На добавку, — сказал Маша и засмеялся.

Когда кончились мои пятнадцать суток, пришли и зачитали постановление:

— Так, Пономарев, спал в неположенное время. Пятнадцать суток.

Отсидел я еще пятнадцать суток в «трюме», пришел майор Волчанкин, маленький худой мордвин, и с ним еще трое. Открыли камеру, майор сказал:

— Выходите в коридор.

Мы вышли, а он спросил:

— Кто дежурный?

— Я.

— Иди сюда, Пономарев, — сказал майор и первым вошел в камеру, я за ним.

В камере мрачно, почти темно. Майор включил карманный фонарик и посветил на стену под потолком. А на шубе бетонной паутина.

— Видишь паутину? — спросил майор.

— Вижу, — ответил я.

— Ну, тогда гуляй, Вася, — засмеялся майор.

Это было мне как обухом по голове. Я этих слов никогда не забуду. Понял, опять добавят. Вспомнил слова Милакина: «Я тебя, Пономарев, проучу. Будешь знать, как руки протягивать. Ты у нас здесь ноги протянешь».

Правда, Коля ушел на свободу, Артема и повара тоже выпустили в зону. А Аганян, Санек и я продолжали «качаться в трюме».

Пошел третий месяц изолятора. У меня уже сильно опухли ноги и морда, и мысль постоянно путалась. Я понял, что начинаю сходить с ума. Сказал Саньку:

— Шизострофия покатила на меня.

Санек молчал, у них с Армяном это еще раньше началось. Пришел на смену Миша-Маша, открыл кормушку, радостно воскликнул:

— Ну что, братцы-кролики, вы еще живые тут? Что, опять спите?

Я тихо говорю Саньку:

— Заговори его, сделай «отвод».

Санек подошел к кормушке, стал разговаривать с Машей, а я по-над стенкой камеры подошел к кормушке с другой стороны так, что меня не видно в кормушку. Потом ногой сильно с разворота приемом каратэ ударил в кормушку мимо головы Санька. И точно попал в лоб этой Маше. Он упал на жопу, затряс головой. А когда очухался, вскочил и убежал. Минут через пятнадцать прибежал Маша с солдатами, открыли камеру. Он показал на меня, сказал:

— Выходи.

Мне Санек говорит:

— Не выходи, Демьян.

Я подумал: если не выйду, они все равно меня вытащат. Поэтому я вышел из камеры в коридор и стал спиной к стене. Тут они как дадут мне в глаза «черемухой». От неожиданности и боли в глазах я заорал на весь коридор. Я ничего не видел, только размахивал руками, но от стены не отходил. От ярости я кричал:

— Ну, твари, козлы поганые! Подходите, гады! Кто в лапы попадет, удавлю пидорасов.

Правда, бить меня они не стали, только ногами затолкали в камеру и закрыли дверь. Я лежал на полу, а Санек мочил тряпку водой и прикладывал к моим глазам, а мне еще хуже становилось. Постепенно прошло.