Виктор Пономарев - Записки рецидивиста

Грузин ждал уже в «Жигулях». На заднее сиденье сел Равиль, втащили упиравшегося Гниду, потом сел я и сказал шоферу:

— Наш товарищ перебрал малость, несет какую-то чушь, а может, горячка у него началась. Хотим на природу отвезти отдохнуть.

Вывезли Гниду за город в лес. Вышли из машины. Шофер, получив бабки, ударил по газам и был таков. Видимо, он заподозрил что-то неладное. Состоялся суд: приговор был единогласным. На ремне от его же брюк мы и вздернули Гниду на дереве. Правда, чтобы сильно не орал и не брыкался, пришлось связать руки и дать ему пистолетом по башке, а в горло влить полбутылки водки. Вилорик предложил написать предсмертную записку, что мы и сделали и сунули Гниде в карман пиджака: «В моей смерти прошу никого не винить. Столько в жизни людей я искалечил, столько подлостей и гадостей сделал, что нет мне прощения и совесть замучила».

Пусть теперь милиция думает, гадает, что к чему. По всей вероятности, и разбираться не будут, зачем им лишнее преступление, спишут на самоубийство на почве алкоголизма. Гнида и в зоне еще в те годы не просыхал.

Самое смешное потом было, когда мы катили в поезде на Куйбышев. Сидели в купе, пили водку за упокой души Гниды. Вилорик как начал ржать, не остановишь.

— Что с тобой, Вилорик, успокойся. Крыша у тебя никак поехала? Скажи толком, что за веселье на тебя напало, — спросил я.

— Руки, руки Гниде мы за спиной не развязали. Вот ментам будет головоломка, как он со связанными сзади руками сумел повеситься.

Теперь и мы с Равилем начали ржать, чуть не падая с полки на пол. Я знал цену этому полуистерическому смеху, но поделать с собой ничего он мог: выходило нервное перенапряжение после убийства, происходила своеобразная разрядка. Все-таки не каждый день приходится убивать людей.

Успокоившись и поразмыслив, я сказал:

— Запомните, ребята, менты не дураки. Такую несущественную деталь они просто не внесут в протокол осмотра места происшествия. Главная для них улика — письмо Гниды — у них в руках.

Утром я не мог подняться, не мог ни есть, ни пить, пальцем не мог пошевелить. Было ощущение, что меня целиком пропустили через мясорубку. Нос принимал с кормушки баланду и с ложки давал мне бульон и жижу, даже хлеб я не мог жевать. По ночам я забывался в каком-то кошмарном сне или бреду. Перед глазами появлялась огромная цепь в облике гремучей змеи, начинала извиваться и ходить по камере, потом кидалась на меня. Я вскрикивал и просыпался в холодном поту. Нос садился рядом на нары и успокаивал меня, гладя по голове:

— Витя, Витя, успокойся. Я с тобой, никого в камере больше нет.

Через неделю в камеру вошел незнакомый капитан, видно, из управления тюрем и колоний, спросил:

— Что, побегушники, опять будете бежать?

Я ответил:

— Да. Только вот поправлюсь и убегу.

— В таком случае будем вас оформлять во взрослую тюрьму. Такие артисты нам здесь не нужны. И подумай, парень, долго не побегаешь: или убьют, или пристрелят где-нибудь.

— Да уж, начальник, будь спок, я вам торжественное обещание даю: хер вы меня теперь живым возьмете. Мне терять нечего, у меня никого нет, один как перст.

— Да ты, я вижу, неисправимый. Сам воду мутишь и друга с собой таскаешь, — сказал капитан и вышел из камеры.

Сидим еще неделю, сидим другую. Я уже почти поправился после побоев. Однажды ночью дверь камеры открывается, и на пороге появляется Сашка Татарин. Его привезли из Казани, совсем недолго пожил у бабушки.

Состоялся суд. Нам с Носом добавили по три года с переводом во взрослую зону, а Татарина оставили в прежней для несовершеннолетних преступников. Я на суде прошел за «паровоза», как зачинщик побега, а Татарина мы не стали тащить за собой, сказали, что втянули его в свою компанию в последний момент перед побегом.

Нас с Носом кинули в «Столыпин» со взрослыми. Так тогда называли вагонзак. Покатили нас в сторону Красноярска. В вагоне ехали в основном «мужики» по масти (осужденные, не принадлежащие ни к одной воровской категории), но был один вор в законе — Анвар из Баку. Выгрузили нас в Красноярской пересыльной тюрьме.

Тюрьма большая, камер на пятьдесят, народу — тьма. День и ночь идет игра под интерес в «стиры» (карты). Я только успеваю карты делать. Технология довольно проста: в банку с водой крошу хлеб, потом его протираю через марлю, намотанную на миску, клейстер готов. Режу газеты и клею несколько слоев. Другие в это время жгут резину и печатают карты.

В нашей камере сидели преступники разной масти. Были два «вора в законе», профессиональные воры, «польские» воры, «гоп-стопники», или, иначе, «ломом подпоясанные», «красные шапочки», «махновщина», «один на льдине». Я почему так подробно об этом пишу, потому что преступный мир — это целое государство в государстве, со своими законами и беззаконием, как в любом нормальном государстве.

Обычный человек как считает: вор, бандит, вор в законе, профессиональный вор — какая тут разница, воры, да и все тут. Стать вором в законе не каждому вору дано. Это не так просто, даже если будешь воровать всю жизнь и считаться профессиональным вором. Профессиональных воров, грубо считая, сто тысяч в стране, а «воров в законе» едва ли наберется с тысячу.

Вор в законе — это звание, как, например, доктор наук, академик в научном мире. И те и другие имеют определенные привилегии: одни — по жизни, другие — по тюрьме. Одним звание присваивают на ученом совете, другим — на сходке в лагере. Вор в законе в тюрьме имеет лучшие нары, лучшую пайку, лучший «прикид» (одежду), не работает, живет за счет «мужиков», распоряжается общаком. Общак — это как на заводе или фабрике касса взаимопомощи. Идет вор за нарушение режима в ПКТ (помещение камерного типа) на полгода или на тюремный режим из колонии сроком до пяти лет, ему покупают чай, продукты, дают деньги на «подогрев», на приобретение наркотиков.

Не надо только думать, что общаковые деньги разбазариваются ворами налево и направо, на удовлетворение только своих потребностей. Ответственность за общаковые деньги очень суровая, хранитель денег отчитывается на сходняке за каждый рубль. Это не то, что у коммунистов партийные деньги, куда суют лапы все, кому не лень. Смертный приговор — вот ответственность за разбазаривание общаковых денег. О таком случае расскажу дальше.

«Один на льдине» — это бывший вор, которого сильно обидели воры в законе: или деньгами, или «подогрев» не шел к нему, когда он был на спецрежиме, сейчас называется особый режим. Выйдя из камеры, такой человек порывает с ворами, не примыкает ни к какой другой масти, а остается сам по себе, как волк-одиночка. Отсюда и название масти.

«Махновщина» — это беспредельные морды, которые обирают мужиков, дурят в карты, избивают. Очень неуважаемая публика как у воров, так и у «мужиков».