Габриэль Витткоп - Хемлок, или яды

Когда Мари-Мадлен стукнуло двенадцать, Дрё д’Обре взглянул однажды утром, как она играла на террасе, и нашел дочь столь хорошенькой, что надумал заказать ее портрет. Он посоветовался с Нантейлем, уже написавшим его самого, и мэтр горячо порекомендовал одного из своих еще неизвестных, но многообещающих учеников. Вскоре молодой художник приехал с кистями и красками на скверной карете. Фамилию юноши очень быстро забыли и стали звать его просто Жиль. Он посмотрел на Мари-Мадлен и решил написать очень строгий квадратный портрет, изобразив девушку на фоне деревянных панелей, подчеркивавших восковое с розовым оттенком лицо, прозрачную кожу, утонченную шею. Живописец предложил выбрать платьишко цвета незрелого лесного ореха, с горизонтальной горловиной, окаймленной скромным линоном на черных атласных ленточках.

Жиль покрыл холст теплым серым грунтом, оживившим мадеровую коричневую и умбру, которые зрительно выдвигали лицо вперед. Он долго искал оттенок столь чуждого эпохе телесного цвета - этой озаренной изнутри бледности, неуловимого дуновения зари на скулах. А затем добавил в краску ничтожную долю кармина и немножко неаполитанской желтой: ее неяркий свет должен растопить весь этот снег, но самое главное - не переборщить, иначе тон станет глубже и лишится полупрозрачной неги.

Мари-Мадлен сидела на жестком стуле с невидимой спинкой, скрестив руки на коленях. Время тянулось ужасно медленно, но больше всего задевало то, что художник рассматривает ее, будто неодушевленный предмет, а затем молча возвращается к картине. Страстно увлеченная мыслью о собственном портрете, девочка смирилась с неудобствами. Всякая страсть - словно катящая волны горная река или треплемая бурей огненная маковка с черными Семенами внутри: Мари-Мадлен отдавалась ей с необычайным пылом, готовая на все, пусть и не в силах разобраться в своих переживаниях или устоять перед ревущим напором соблазна.

Когда портрет был окончен, она пришла в восторг, но вместе с тем расстроилась. Девочка не узнала себя: какая она хорошенькая, а художник даже ничего не сказал. Еще Мари-Мадлен обратила внимание, что, желая угодить Дрё д’Обре, он не изобразил родинку в виде наконечника стрелы. Квадратный портрет совершенно 186 очаровал заказчика, который повесил его в своем кабинете, и с тех пор отца всегда осенял светлый взор Мари-Мадлен, ласкала эта нежная лазурь. Он был счастлив тем, что добился своей цели. Ведь на все есть веская причина в прошлом, настоящем или будущем - в том величественном монументе, что зовется Вечностью.

Мари-Мадлен практически не росла, и вскоре выяснилось, что она так и останется маленькой, щуплой. Но зоркий взгляд улавливал в этой хрупкости изящество, растительное благородство, нечто беззащитное и в то же время грозное - красоту цикуты.

У нее был игривый, а главное, живой, проницательный ум, она совершенно четко выражала свои мысли в нескольких правильных и точных словах. Мгновенно находила выход из трудного положения и участвовала в самых обременительных затеях, проявляя не по годам твердую решимость. Иными словами, рано повзрослев, девочка так навсегда и осталась ребенком. Мари-Мадлен почти не менялась и, вопреки собственному бесстрашию и тонким ухищрениям, всю жизнь впадала в панику, будто загнанный зверь, страдала от внезапных приступов страха и тревоги, скрывавших от нее реальный выход из западни.

Летний зной окутал Пикпюс легкой дымкой, а господин де Монтьель умирал, объевшись черными кармелитскими дынями. Вместе с Мари-Мадлен Масетта носила больному бульон. Закрыв глаза, учитель лежал в комнатке с застоявшимся зловонием, пока в углу несла комичную вахту его деревянная нога. В жару он бредил и бессвязно вспоминал утраченное имущество, истребленное семейство, фантом отрубленной ноги и бессильное одиночество после исчезновения молодого друга, о котором никогда не рассказывал (непонятно было, умер ли тот или просто бросил де Монтьеля)-Затем учитель представлял, что сражается против маршала де Ла Форса при осаде Люневиля, и под жуткую канонаду собственных ветров отдавал приказы. Вызванный наперекор Масетте врач лишь корил кончину господина де Монтьеля: на четвертый день его нос заострился, губы вытянулись, а лицо необычайно разгладилось и застыло, словно схваченный морозом смалец. К вечеру учитель скончался. Сразу после того, как он испустил дух, Мари-Мадлен увидела это серое стеатитовое изваяние и не узнала обтянутые дряблым морщинистым эпидермисом кисти. Вовсе не эти руки так часто ложились на книжные страницы. Господин де Монтьель стал кем-то другим и напоминал теперь подменышей, которыми изобиловали античные мифы.

— Subditus infans... На средневековой латыни - pumilus... По-итальянски - fanciullo supposto , - словно отдавая последнюю дань господину де Монтьелю, повторяла Мари-Мадлен. Впервые в жизни видела она мертвеца, но не ощущала ничего, кроме легкой грусти, хотя впоследствии часто и с тревогой об этом вспоминала.

Отец распорядился похоронить де Монтьеля на родовом кладбище д’Обре в Оффемоне. Покойника усадили в карету, привязали, чтобы не упал, ремнем и, так как он был дворянином, надели на голову старую порыжевшую фетровую шляпу с распрямившимися перьями. Тело сопровождали Мари-Мадлен и двое слуг. Карета поднимала густую пыль, в окна влетали обгонявшие лошадей мухи, которые с жужжанием садились на то, что осталось от господина де Монтьеля: оно шаталось и подскакивало на ухабах, падало на Мари-Мадлен, задевая волосами щеку, странно рыгая, непристойно урча, раскатисто или с присвистом выпуская газы, наполнявшие карету смрадом. Приоткрытые глаза поглядывали с извиняющимся видом, а шляпа при каждом толчке сползала на нос. Нюхая пропитанный росным ладаном носовой платок и стараясь смотреть на пыльную, почти красную дорогу между рядами вязов, Мари-Мадлен машинально поправляла его головной убор. Когда добрались до места, уже стемнело. Господина де Монтьеля торопливо похоронили при свете фонарей, стараясь успеть, пока не рассвело и не ударил зной. Наставник обучил Мари-Мадлен грамматике, истории, итальянскому и латыни, что, в сущности, не так уж и мало.

Сыновей д’Обре отправили в семью Туарсе доучиваться вместе с кузеном Гектором, у которого был хороший педагог. Когда Анриетте пошел девятый год, ее отдали на воспитание незамужней Родственнице - подруге мадам де Мирамьон, известной святоше, которую безуспешно пытался похитить Бюсси-Рабютен [95] Бюсси-Рабютен (Роже де Рабютен, граф де Бюсси, 1618 - 1693) - французским писатель-мемуарист, родственник и частый корреспондент мадам де Севинье. . Мари-Мадлен вновь была предоставлена самой себе.

Полагая, что библиотека вовсе не должна быть темной и суровой, прадед д’Обре разместил ее не в одном из залов первого этажа, а в просторной, светлой и низкой комнате под самой крышей с выходившими в сад окнами с трех сторон и длинными стеллажами с решетчатыми дверцами. Противоположные углы библиотеки занимали два пюпитра, посредине высился широкий, инкрустированный перламутром и черным деревом амбуанский стол, а на столике поменьше стояли подсвечники и канделябры, лежали свечи и огнива. В другой угол вжималось чучело грифа с выпавшими стеклянными глазами, которое с пронзительным и болезненным беспокойством вглядывалось в пустоту двумя своими черными глазницами. Целую сотню лет каждое поколение д’Обре вносило в книгохранилище свою лепту, потому его состав был разнородным и лишенным того генерального направления, что раскрывало бы особенный ход мыслей. Там все смешалось в величайшем беспорядке. Господин де Монтьель начал было сортировать книги по категориям, но далеко не продвинулся, так что «Комедии» Плавта соседствовали с «Новым органоном» Фрэнсиса Бэкона [96] Плавт, Тит Макций (254 -183 до н.э.) - выдающийся римский комедиограф. Бэкон, Фрэнсис (1561 - 1626) - английский философ, историк, политический деятель, основоположник эмпиризма. , драмы и новеллы Чинцио Джиральди - с вечным календарем, «Мистерии и моралите» - с «Изречениями» Эразма, а «Трактат о любви Божией» (кстати, единственный душеспасительный труд во всей библиотеке) совершенно случайно и довольно кощунственно соприкасался угрюмой сафьяновой обложкой с попугаистым «Способом преуспеяния».