Лариса Райт - Жила-была одна семья

Позже она узнала от Самата, что кувшин, называемый кумганом, первым встречал гостей дома, дабы всякий входящий мог оставить (смыть с себя) все плохое, случайно принесенное в квартиру, еще в коридоре. Конечно, на самом деле сосуд никогда не снимался с полки, но его присутствие должно было напоминать и хозяевам и гостям о том, что в это жилище принято входить с чистыми руками и с чистыми помыслами. Витиеватый узор именовался шамаилем и представлял собой графическое изображение мечети. Обычно на татарских шамаилях арабской вязью рисуют религиозный текст. Рисунок в доме Самата сообщал о том, что его обитатели не являлись яростными приверженцами мусульманских обычаев и традиций, но хранили память о своих предках и чтили национальную культуру. Полотенца когда-то вышивала его бабушка. Одно из них она преподнесла жениху после сватовства, а второе в день свадьбы. Эти собственноручно кропотливо расшитые кусочки ткани должны были не только продемонстрировать трудолюбие молодой жены и ее любовь к рукоделию. Полотенце становилось символом прочной связи жениха с невестой и служило своеобразным оберегом тепла, уюта, взаимопонимания и любви. Про украшения Самат объяснить не смог. Возможно, они как раз и были теми милыми вещицами, которые не несут никакой функции. Но обо всем этом она узнала позже, а пока…

Пока подробности оформления интерьера этой квартиры оставались для нее загадочными. И тайн, хранимых предметами, которые она так внимательно рассматривала, она пока не знала. Но чувствовала интуитивно, что в их расположении не было хаоса, тут царил порядок, ощущалась абсолютная строгость и выверенность расстановки вещей.

Ире вспомнился дом грузинской бабушки, где самой большой провинностью всегда считалась неосторожность в обращении с бесценными реликвиями, доставшимися в наследство от предков.

— Ты можешь взять, посмотреть и положить на место, — строго говорила бабушка и всегда добавляла: — На место — это значит именно туда, откуда взяла. — И девочка помнила, что красивый глиняный ковш должен висеть на втором гвоздике от окна и оставаться неприметным, а корявая кочерга, от которой давно не мешало бы избавиться, обязана занимать центральное место посередине стены и непременно бросаться в глаза, «чтобы прапрабабушка Софико видела с небес, как свято ее потомки относятся к своим корням». Статуэтка с изображением Торнико Эриставе [5] Известный грузинский военачальник, герой, прославляемый Грузинской православной церковью. располагалась не просто на средней полке буфета, а исключительно в правом дальнем углу, а в левом всегда лежала засохшая сморщенная веточка — память о первом урожае, что муж Софико снял со своих виноградников. И если какой-нибудь несчастный случайно менял местами веточку и воина, бабушка устраивала скандал и как минимум неделю не обращала на провинившегося никакого внимания.

А потом ничего этого не стало: ни бабушки, ни дома, ни коллекции. Хотя дом, возможно, и стоит, но вряд ли новые хозяева используют в качестве украшения стен старую, ржавую кочергу и рассохшийся, давно не играющий музыкальный инструмент. Зачем они нужны чужим людям, если даже свои от них отказались?! Родители предпочли забрать из бабушкиного дома постельное белье и сервиз и судьбой остальных вещей никогда не интересовались. Наверное, если бы папа проявил желание или настойчивость, мама позволила бы ему хранить на балконе или в гараже «всю эту рухлядь» (именно такое название бабушкиным реликвиям считала она наиболее подходящим, и никто с ней не спорил). К тому же папа был больше озабочен судьбой страны, а не отдельно взятого дома. Когда бабушки не стало два года назад, мама не настаивала на его продаже, даже пыталась отговорить отца:

— Сашура и Вовка еще могут туда ездить с удовольствием.

— С кем? С тобой? Ты с ума от скуки сойдешь без телефона, телевизора и театра.

— Телевизор, в конце концов, можно купить. И потом, они могут пожить и с Ирой. Она уже достаточно большая.

— Вот именно. Она — большая, и интересы ее выросли из масштабов грузинского селения. А ты хочешь испортить ей каникулы, отправив в тмутаракань.

— Я просто предлагаю не спешить с продажей. Мало ли как жизнь сложится.

— А я бы, милая, как раз поторопился, пока проблема не усугубилась юридическими сложностями.

— Что ты имеешь в виду?

— Отсутствие единого государства. Все к этому идет, поверь! Когда-нибудь дом в Грузии может обернуться обузой, от которой лучше избавиться.

И они избавились: от дома, от кочерги, от веточки — от прошлого.

Тогда это Ире казалось правильным. В конце концов, и квартиры не резиновые, чтобы хранить бесчисленное количество вещей, и люди не железные, чтобы пропускать через себя поток чужих переживаний, и память не бесконечна и не безгранична…

— Чай почти готов, — донеслось из кухни, и девушка стремглав бросилась к двери, которая, как она предположила, вела в комнату Самата.

Объяснения были услышаны, извинения приняты, ссора забыта. Чашки дымились ароматом корицы и гвоздики, пиалы ломились от изобилия самого разного варенья, а мама Самата лучилась дружелюбием:

— Я так рада, так рада, что Саматик наконец вышел из подполья. Разве можно скрывать от мамы такую красавицу. Ай, нехорошо! — И она задорно грозила сыну пальцем, и все подкладывала Ире варенья, и легонько дотрагивалась в восхищении до ее распущенных волос.

Ира смущенно улыбалась, краснела и все смотрела на Самата, который, в свою очередь, не мог оторвать взгляда от матери. И в этом взгляде читались одновременно и изумление, и настороженность, и недоверие, и облегчение. И радость. Такое поведение явно казалось ему необычным. Ира истолковала это по-своему: скорее всего, она оказалась первой девушкой, чью кандидатуру одобрила эта женщина.

— Я понравилась твоей маме, правда? — спросила она чуть позже, когда они снова оказались в его комнате.

— Ты всем нравишься.

— Мне показалось, тебя удивила ее реакция.

— Тебе показалось, — с нажимом ответил он. — Ладно, давай-ка приступать к исполнению твоего обещания.

У Иры не было другого выхода. Он лишил ее возможности продолжить допрос. Пришлось лишь слегка передернуть плечами, демонстрируя полную осведомленность в том, что с ней просто не желают делиться, и согласиться понуро:

— Ладно, давай.

В качестве искупления своей вины она предложила Самату научить ее играть в шахматы, и теперь он собирался посвятить себя именно этому занятию.

Тот первый урок так и остался последним. Больше в доме Самата она никогда не была, а шахматы, к которым раньше относилась совершенно равнодушно, с тех пор просто возненавидела…

…Она давно уже миновала и шахматистов, и пруды, и Грибоедова, прошла Главпочтамт, спустилась по Мясницкой, заглянула в большой книжный и теперь стояла у полок, перебирала издания. Она любила, хотя и редко удавалось, проводить здесь время. Необязательно было что-то покупать. Она читала названия, проглатывала аннотации, рассматривала обложки и иллюстрации, запоминала имена новых авторов. Иногда в ресторанах, изучая меню, она по составу знакомых ингредиентов вдруг ясно ощущала вкус блюда с диковинным названием. Так и в книжной лавочке она иногда испытывала чувство удовлетворения, радости от прочитанного романа, который лишь несколько минут подержала в руках.