Валерий Пудов - Приключения Трупа

По тому — священник: грош — в кружку, брошь — под подушку.

А то — никто: нахал — брал веник, махал не глядя, подметал уголок, очищал городок ради денег и доплат — и не наследник, а богат.

А то — солдат: взят в строй и не рад, что живой.

Уследить за живыми не сложно: можно затвердить имя молодца и кличку подлеца.

Но уличить мертвеца — перемудрить: птичку на нить ловить и доить.

Гнильца — без лица: ни имени, ни вымени.

А призови покойника на поклоны — и без любви поклонников миллионы.

Труп — куб: что ни сторона — одна, зато черчение одной — приключение другой.

И потому, по всему, заключили в стиле кадрили, круп — обреченная скотина, а труп — отвлеченная картина!

Справка о кончине — отставка из жильцов и первый верный документ для мертвецов. В ней без затей говорится о причине перехода границы человечьего рода и отмечен момент встречи у брода.

С этой бумагой, приметной без ложного глянца, можно призвать к ответу и живого самозванца.

А без нее и гнилого беднягу не смей, лиходей, не твое, зарывать: ни в глину под гладь, ни под перину в кровать.

Без бумажки ты — не труп, а букашкин суп!

А с ней и совсем живой — не живей, чем гной: от суеты — промашка, но чтобы воспрять, хорошо бы на бумажку достать бумажку, а клерки, недомерки со лбами глазастыми, на взятки натасканы, зубами лязгают. И не ласково!

Наскоро покушались на свидетельство о смерти Трупа люди разные: и за порядки волновались, и по причуде глупой, и подкупались на соблазны. Такое радетельство за итоги мило для покоя, как корыто с мылом в ноги — от запоя, но породило и волокиту, и зависть, а подлоги — разворошило вдвое: на тело в квартире сбежались, как на дело, и папаша, и мамаша, и прочие родичи, охочие до прозвища наследников. Гири, пальто без манто и огарки ужина не показались привередникам заслуженным подарком, но одни признались, бледнея, что они обознались, и ретировались, а иные, не родные, да беднее бедного, остались до победного.

А каково было соседям убогого? Не медведи у своего логова! И рыло — не в ските! Ни смраду не рады, ни падали, ни волоките!

Клерки застучали зубами при первом сигнале о драме.

И зарычали нервно, как тигры на примерке к крупу жертвы.

А заиграли в игры: паспорт Трупа взяли, а справки о смерти не дали. Заверещали зато — что пастырь на шалунишку:

— Поверьте, тут — не пиявки, не отсосут лишку!

Потом пожевали ртом, подняли тон и указали на закон:

— Вручали покойнику талон. А он против правил и толику не отоварил. Не успел. Опять прочерк. Коли цел, верните, что ли, кусочек.

Просители им возражали:

— Искать в покойнике — что дым полоскать: в сите ли, в уполовнике…

Но визитеру не унять контору — хору не умять гору.

От начальства домочадцы убежали в одночасье. Надев на зев противогазы и презрев метастазы от заразы, смело обыскали дОма и тело, и хоромы.

И опять в приемную — играть втемную:

— Привет! Нет бумажки ни в тельняшке, ни на кухне. А бедняжка — тухнет и пухнет.

Контора — не лаской, так скорой встряской:

— Не шастать! Вам — услуги, а нам — гам? Хапуги!

От неистового лязга пришельцы искусали заусенцы и испытали приступ маразма: снова не угадали игры, пожелали в тартарары и удрали бестолково — без поклона.

А на улице стали сутулиться, как попрошайки, и собрали в банной шайке талоны со всего своего района.

С жаром передали ярым казнокрадам.

Но в ответ услыхали с бранной прохладой:

— Привет! А с него, с гада?

Зарыдали просители — пронзительно.

А мучители — прочитали морали:

— С чего печали? В зобу пусто — раскатали губу на капусту? По справке о смерти в лавке — льготки: и тапки по мерке, и колготки, и шляпки, и кальсоны, и булавки, и к тряпкам для добавки — закусоны, патиссоны да заправки, да и вино — уценено. Упорство — средство, но от кончины — за помины, а от обжорства — за наследство?

Изобличали начальники печальных гостей, будто пиявки терзали бока до костей, будто заливали с бухты бассейн: до потолка из баллона, от галлона до галлона. И справки не дали — пока не найдут талона! Проскрежетали зубами:

— С вами — шут, а тут — заперто! — и прогнали без паспорта.

Конец — хуже экскремента: мертвец тужит без документа!

И тогда пришел к мертвецу папаша:

— Ваша беда по лицу — наша!

И — под стол: искать кладь для чемодана.

Еле успели опознать ветерана!

Его история — лаборатория обмана.

Начинал хитрец с того, что прибежал как отец к конторе и описал горе: в пожар попал его законный сынок, да не утёк, а испытал угар и удар ломом, опоздал к оконным проемам, запылал комом и сгорел, пострел, с домом дотла — осталась малость, зола, да развал смели до земли, нанесли песок и в короткий срок и ларек возвели, и шмотки завезли впрок.

Старожил хлопотал не о лавке: просил о справке.

Из улик старик собрал горсть пепла и кость из пекла.

Решил заручиться и явкой очевидцев: один свидетель заметил огонь и уловил вонь, а другой подтвердил, что такой сын был.

Но в конторе не зарыдали от горя, страха и печали: праха на пробу не взяли, родителю приказали, чтобы кончал скандал и убрал мерзости, а свидетелям ответили, что помогали заявителю в нетрезвости. Несчастье растолковали на бланке с печатью: «По пьянке пропал без вести».

Старик не вник и в плаче рявкал:

— Козявки!

Пока чинодрал не надоумил:

— Без справки, значит, наверняка не умер!

И с тех пор ветеран по фамилии Труп ковырял успех, как монтер — шуруп, изображал, что во флотилии — капитан, бланк применял, как танк и таран, и в изобилии набивал карман.

Осторожными усилиями искал гражданина, похожего на сына по фамилии. Когда узнавал, что мертвец не завещал и горсть на род, хитрец приставлял кость и заверял народ:

— Ерунда! Не тот! А мой — живой!

Когда же выпадало покойному к достойному финалу немало поклажи, деляга совал бумагу:

— Мой! Без вести от нетрезвости! Помотало беднягу! И забирал что мог впрок как свое, а гнилье сбывал с рук — кивал на недосуг и бросал на подруг.

Нахал чередовал прием: выступал то хворым отцом, страдавшим без советчика, то истцом, потерявшим ответчика, то кредитором издалека, разыскавшим должника, то принимал пособие для помина и надгробия, а то снова менял версию и получал на живого сына пенсию.

Однако слух о затеях лиходея бежал быстрее мух, и когда папаша сказал, что беда — наша, а вояка в постели — сынок, мальчик, то наполучал в бок и в нос горячих, а в итоге еле унес ноги.

Потом пришла мамаша и ничком, из-за угла — на чашу:

— Стильная! Фамильная! Старо, а серебро! Наша!

А чаша — не мертвецкая, а соседская!