Валерий Пудов - Приключения Трупа

— Чужой покойник — живой разбойник: на вид — худой, а грозит — бедой.

И тогда же установили: не родной — вражий! Подменили! На пересыле! Или в дороге. Или в больнице. Или могло случиться — на то и зло! — что угодно. А в итоге — не повезло, как в кино, принародно.

Одно утешало их, а потом и других тоже: генерал поутих немало и лицом стал моложе.

Кое-кого напугал пёсьими блохами на шёрстке — но оттого и подбросили его снова, и не тётке к дому, под подмётки, а толково, со вздохами, постовому на перекрёстке.

Едва рассвело и распрямила крыло горихвостка, на перекрёстке уныло завыла собака, и два постовых прибежали на зов от постов и замахали руками:

— Драка?

И сами разобрали:

— Живой?

— Мертвец!

И вой затих наконец.

В стремительном стиле хранители порядка вприсядку изучили нарушителя и засучили рукава:

— Голова цела.

— Блохи.

Открыли веки и — закрыли:

— Дела плохи.

Установили жестокие кровоподтеки:

— Били зеки.

Рьяно замелькали по карманам руки:

— Из-за нагана. Отобрали, суки.

Припомнили укромные детали:

— На вокзале наши потеряли пушку. Подозревали папашу одного и его старушку, а по ошибке, из-за улыбки на рыле, отпустили. Потом искали хмыря почём зря.

— Кого? Этого?

— Похоже, а нет на рожу примет его.

Исчерпали слова и встали. Сняли пух с погонов. Вдруг закричали:

— Друг, находка — четко у шва двух районов!

— Стой! Голова — на твой край. Забирай!

— Здрасьте! А ногами — на твоей части.

— Не пинай сапогами. Хватай быстрей!

— И ладонь — на твоей.

— А вонь — на чьей?

И заспорили об останках ускоренно, как старики — об истории, мужики — о пьянках, а рыбаки у реки — о приманках: обругали и родное, уставное, и вдвое — чужое, потом признали, что кругом — мишени и трупы, достали лупы, встали на колени в позе ищейки без хвоста при угрозе дубинки и хлыста, обыскали тени под скамейкой у куста, ложбинки у моста и другие такие места с лазейкой, обсчитали с линейкой окрестности, прочитали с листа и азартно разодрали карту местности, рассказали о риске и развале в работе, со слюной прошептали о близкой выходной субботе, прорычали об увечиях по трассам и авралах в подвалах, где человечье мясо, неопознанное, навалом, а служивый люд в труде — грозный, но не двужильный — на плоть не найдут никак, хоть жуй рукав, морозильный шкаф, простонали:

— Не прав!

— Вам — почечуй, граф!

— Сам жираф!

И — замолчали. Устали от бурного стона.

Встали, перевели дух, отогнали мух и пронаблюдали, как клевали в пыли пух пурпурного тона петух и ворона.

И вдруг — заметили дежурного из третьего района.

И пришли к одной шальной идее:

— Друг, с земли — в коляску, быстрее!

И учли подсказку без вопроса: в охотку схватили находку, косо, но уложили на колеса, вприпляску отвезли к чужому участку и сгрузили у жилого дома местного постового, честного и простого.

— Подарили, — съязвили, — живому простофиле-соседу гнилого непоседу.

Победу над тяжелым смрадом усладили веселым парадом: мысы — врозь, носы — ввысь, кисть в висок наискосок — честь. И пошутили — всласть:

— Удалось, кажись, разгрызть кусок.

— Есть!

— Совершили марш-бросок.

— Есть!

— Заслужили посошок.

— Есть!

Отпили из бутыли (нашлась!) и укатили, смеясь:

— Почисть матчасть и держись, власть!

Третий постовой шагал по мостовой в берете и с топотом, но отстал с опытом — взглядом пронзал пылко и смело, а поступал неумело: увидал тело, а рядом бутылку и самосвал — признал водителя за нарушителя строя и разбойника, а покойника — за грабителя и алкоголика, рапортовал о побоях с перепоя (в сводку передал, что негожий вину не признал, а к вину, похоже, добавлял водку), обоих арестовал и убрал за одну решетку.

А за решеткой, известно, с чесоткой каморки, а вдвоем с врагом — и тесно, и разборки от корки до корки, и порки.

Для драного покойника слава и беда пьяного невольника — ерунда, а водителю попасть к блюстителю в управу — что в пасть к волкодаву: узнает родная работа — рассчитают без почета.

Потому и не усидел шофер на месте: посмотрел в упор — пострел вроде одурел, но цел и годен для мести — и к своему обидчику — шмыг, как к прыщику — остриё иголки:

— Мразь, слазь с полки!

И каверзно хрясть под суставы! И — матерной приправы!

А для внимательной камерной оравы — забавы.

А мертвец с нар упал: и не жилец, а товар — не запал, а пар.

И орава — гнусаво:

— Молодцом! Колесом не переехал — кулаком заехал. Потеха! Дебил: не задавил — добил!

Водитель — глядь: а любитель полежать у обочин дышать не очень хочет.

Серьезно!

И мать поминать — поздно.

А смыться — что родиться: без ходу не пробиться на свободу — не птица.

Но шофер — в напор: труп — за чуб, в охапку и — в кадку, где в воде — суп горячий.

Братва орёт:

— Ботва растёт!

— А тот и не плачет!

— Пьет, не иначе!

— Вот задача: овца — в загон, мертвеца — в бидон!

Тут как тут уборщица — так и морщится в глазок:

— Как суп?

— Как суд.

— Сырок?

— Как срок.

— Мой труд, сынок, суров.

— Как твой плов.

— Ребятки, а кусок топорщится из кадки — не лапка?

— Забери харчи, поди ты, бабка — сыты!

В двери ключи прозвенели и охранники проревели:

— Без паники!

Орава коряво с постелей — в стойку, бабка тряпку — на кадку, кадку — в охапку, надавила с тыла и гладко, бойко покатила на помойку.

У всех — смех, а один карманник:

— Гражданин начальник, сперла пай! Бабка, лапку — за горло кусай!

Но холодный затвор — щёлк, и голодный, как волк, вор смолк: живой, да не едал, а гнилой — и удал, и удрал! Пристал к народу покойник — сбежал на свободу помойник!

Испытал Труп незаконную судьбу: сам попал в суп, суп — в зловонную трубу с отходами, там мертвец познал борьбу со сточными водами и набрал вес, но точными переходами беглец прорвал кал с корнеплодами, бродами пролез в канал, миновал лес с огородами и с быстрым потоком наскоком впал в чистую, не унавоженную реку, да так, что дал ходу не ко дну, как положено человеку, а в волну, как положено пароходу и дерьму.

И потому понять прилипшую к нему благодать, разлившую идей рать, никому из людей не под стать, а описать — сложно, увы, и в песне поэтам, но — можно, если вы — с приветом!

Кто здоров и не готов в рулет к супу, ни за что не пошлет привет трупу.

А кто живет и ждет, что пойдет на обед червякам, тем и прекрасен, что умрет в мясе и не сочтет за бред привет всем мертвякам.

Кто не глотнул безысходного рока и не тонул одиноко, тот не поймет, во что повернет разгул водного потока.