Валерий Пудов - Приключения Трупа

А нырнул в пучину, зачерпнул тину, шагнул на стремнину и — плыви себе, плыви в долину воды к судьбе, гонимой мимо любви и вражды, плыви над холодным и густым дном негодным и пустым бревном, будь простым гадом, забудь путь взгляда и не смотри, не надо, вокруг на картины природы, машины, заводы, хороводы подруг, не узри вдруг, как фонари на берегу одни до зари берегут огни, косари по росе на лугу косят, а дворы без кола орла с горы о красе просят, тут затвори в одну страну весну и осень и не слушай во все уши, как звонари для детворы в колокола бьют, топоры на восемь просек боры разносят, перепела от игры в войну ко сну зовут, хоры из-под лип поют многоголосьем, глухари на току под всхлип токуют, а снегири на суку растакую тоску под скрип тоскуют, и прости, что угри, хмыри, до крови тебя по пути кусают, не зови вслепую на подмогу, вздымая себя понемногу на дыбу, рискуя навести на мясную глыбу другую лихую рыбу, — сытая стая быстро стает — лови напропалую чтО дают, на то и дерут, и пристают, а чисто промытые до костей шалопаи тут без частей и не живут, а плывут и плывут и плывут и плывут.

Если ты — труп, не будь глуп: песня — спета, суть — без света, растут — дикари, цветы — без цвета, смотри не в лупу, а в себя — тут ответ, а для живых — секрет.

Плывут пароходы — привет Трупу, а для тебя их нет.

Ревут вездеходы — привет Трупу, а для тебя их нет.

Идут народы — привет Трупу, а для тебя их нет.

По реке налегке и послушно, как на параде, плыл, но не ради туша и куша муть месил, а потому что уловил сложный путь, возможный без сил, и в аллеях своих живее живых зажил.

Получил от них в тыл вдвое — и живьем, и потом, но не затаил в покое худое, а покружил винтом и, как гордый стерх, бодрой хордой взмыл вверх: крутая волна подняла молчуна, занесла, играя, с угла на причал, и пламенный генерал воспрял над гомоном и попал на каменный фалл, что с гонором торчал над городом.

Там и подвесило твое окрыленное зеленое месиво, чтобы сам свое показал весело, а меж приветов собрал и пробы поэтов:

— Ты проплывал низом, а высотЫ набрал над карнизом!

— Труп — тише ниши, а чуб — выше крыши!

— Из покрова — в пену и снова — к плену!

— Символический жест — фаллический арест!

Живой отродясь на вершину метит: путь наверх — суть для всех. В низах — грязь, пучина, сети, а в небесах — покой и власть над толпой. Но подъем над кучей — редкий случай, и притом достается дорогой ценой, а для верткого мертвого уродца меткий подскок — пустяк: ему и невдомек, почему и как был без сил и сник, а вскочил — на пик.

Живым и остальным — не ложь, а урок: не стремись ввысь, и попадешь в срок!

Однако люди подобны груде шлака — на вид немало, а лежит глупо: злобны у пьедестала, закопались в утробную зависть и не способны на учебу у трупа.

И потому не догадались, что к чему — кто и как обмяк на маяк.

У подножия маяка прохожие сновали слегка дико: помощи не предлагали, а обсуждали, как овощи на базаре, до крика личину твари у пика и причину прыжка-взбрыка.

Разные предлагали версии, от соблазна и бзика до печали и диверсии, и в том большом числе, как в петле, повисали и такие, непростые:

— бывалый скалолаз с крюком прополз напоказ по фаллу, как по лезвию ножа, резвым трюком, но исчерпал запас поз, оборвал фал и застрял с тюком;

— бездарный пожарный, дрожа над вспенёнными волнами, с полными штанами, без ракурса на рыле вскарабкался намылить пламя на макушке маяка, но увяз в штиль, растряс шпиль, фитиль погас от толчка, и коварный угарный газ утёк, обволок и допёк смельчака;

— две подружки с лестницей, к голове голова в панаме, утверждали права — бежали, визжали, водружали знамя, но одна вестница застряла, как луна в экране, а другая беглянка-небесница задрожала на грани провала и со стремянкой и стягом, ругаясь, как бродяга, упала, стало быть, с жалобой, месяцем в воду под палубу к пароходу;.

— пьяный пил в бурьяне, а после дряни разъярил в бане кости, натянул рванье и в драной паре, при баяне, в брани и кошмаре покатил на воздушном шаре в гости на разгул, но сиганул на остриё и уснул;

— поганый диверсант, двурушный симулянт, тащил на пик тротил, но ощутил тик от паха, уронил свое сырье от маха и застыл от страха;

— ученый дядя ради опыта с хохотом взлетел без мотора, а к спуску себя не науськал;

— пострел, влюбленный в красавицу, скорбя от позора, захотел прославиться и сделать родственницей прелестницу, но опростоволосился и неумело повесился;

— упорный дозорный на военных сборах исподтишка смотрел с вершка на артобстрел, считал пленных, вдыхал порох, засекал у сортиров ценных дезертиров и намечал привал для канониров, но осоловел в дыму, проспал тьму, а к тому и снаряд попал ему в зад;

— художник с подзорной трубой искал иллюзорный пейзаж, поймал и впал в мираж;

— чертежник поднял на фалл теодолит и измерял вид и антураж, чтоб стройтрест продолжал окрест монтаж трущоб, но ослаб и уронил инструмент в ил, а остолоп-прораб услыхал, что потерял высотника у баб, посчитал поклёп за документ в главснаб и, не сняв работника, умотал для забав в свой штаб, а чертежник озяб;

— злой, но честный безбожник без тетрадок, мерзким метким глазом обозревал небесный порядок, наблюдал мёрзлые звёздные газы, со вздохом определял, что разом меркли фазы, и проверял по крохам, нет ли над крышей всевышней заразы, да нет ли смерти краше в нашу эпоху, но бог стал строг к подвоху, отказал переполоху и распял пройдоху.

Сто догадок возникало у стоячего фалла, от неполадок — до горячего скандала, но никто не узнавал висячего и не кричал на прочих: «Взять его!»

Наоборот, народ понимал: нанять рабочих при спуске бесхозного тела среди бела дня — что в дожди на стоге искать огня, в капусте — коня, у камелька — грозного луня, в берлоге — подмоги у навозного жука, дабы медведя унять, а в сундуках мужика — его бабы мать.

И оттого, мило посудачив про незадачу, и соседи, и дальние шли мимо вознесённого — и печальные из-за помехи, и в смехе из-за потехи, и будто ничего незаконного не нашли в том, что одного человека целиком от земли оторвало.

А в запале и кричали:

— Эка шалопута помело занесло!

И призывали:

— На небесах в глазах резь — слезь, мурло!

А один поэт и гражданин угадал наконец, что на фалл воздет мертвец, и запричитал:

— Он — не волчья сыть, а в корчах останки! И вознесен по оплошке, а не для приманки! А не смог при народе в роде торговки в лавке ловко забелить бородавки и до застежки оголить ножки — итог вот: боль — без содрогания, крошки — внимания, ноль — сострадания. Кто не живет одиноко в толпе, по тропе проходящей мимо, ни за что не поймет жестоко ранимых! А когда народ к смердящему от трамвая помчится, подгоняя вперед толки, беда случится! Волчицы и волки!