Валерий Пудов - Приключения Трупа

Но однажды заскучала, помрачнела и упала не на печь, а на косяк, и ни лечь, ни встать — никак. А присела и — слегла, побледнела добела, а затем и посинела и совсем занемогла: свеч не жгла и спать не смела, есть не ела, петь не пела и не млела под гармонь — одолела ее вонь.

Что старьё и прах а кладовке, то — гнильё на страх плутовке!

С перепугу из-за смрада и недуга от засады ком волос она сжевала, нос зажала одеялом и признала: дом — тюрьма, виновата в том — сама, воровата — от каприза, а расплата — тело сизо. Угадала, что жадна, а за дело — и цена.

День и ночь она хрипела: „Деньги — прочь! Рожна хотела!“ От тепла и мук взопрела, отекла и вдруг — истлела.

Так, как мрак, приспела кара и угаром от кошмара низвела в пустую дымку молодую лихоимку.

Снизу вверх при всех смотрела экспертиза тело дочки, что, как жердь, дотла сгорело, а узрела — смерть от почки!»

В байке без утайки признали и скотство, и сходство.

Но случай могуч, как сказка для детей, а лучшая развязка — ключ от дверей.

Искали его в металле, в куче, но с непривычки не подобрали и отмычки.

Озадаченные, снова встали в коридоре и со слова «мать» начали выяснять, кого обвинять в запоре.

И вдруг кто-то сказал, как утюг растерзал нарыв:

— Забота — моя, а я — прозорлив.

Дал сигнал не мешать с околесицей, заглянул в замочную скважину и упал на стул под лестницей:

— Точно видно: дуралей — с напомаженной киской. Перегнул на кровать. Обидно ей, низко. Не рада уступать.

В ответ — вопрос:

— А фекалий — нет?

На вопрос — ответ:

— Нос — крючком: не при моем рыле встревать. Надо вскрывать!

Собрали за домом двух понятых, пригласили здорового участкового с ломом, встали по парам паровозом — чух! пых! — разогнали машину, наддали жару и — прыг! — ударом взломали древесину!

И вмиг упали в беспорядке, как посуда с воза.

Пахнуло оттуда не разгулом, а сладким навозом.

Пролежал он там, углядели, не дни, а недели.

И вылетели вон, как влетели: в мыле — на теле, трусцой — по углам, и косой шквал ругни — в щели.

Только участковый, не знакомый с волнением жил, стал в стойку дога для исполнения правил и долга: поддержал ранг, сохранил такт, зажал нос, взбил начес, достал бланк и бойко составил акт.

Акт явил и факт, и пыл:

«Труп на дому замечен один. На чуб нанесен бриолин. В постели — с неделю. Не вечен. По всему видно, гражданин без панталон. Не обеспечен. Обидно, что лица у мертвеца нет, а скелет от зоба до утробы обнажен. Но должно быть, он.

Документов и позументов полковника у покойника не обнаружено. Где они утеряны, нам невдомек. Одни уверены, что в заслуженном труде. Но дам осторожный и простой намек: возможно, рядовой. Или в суете подлог.

У ног, на плите — яснее. Тлеет огонек. Жалобно и с угаром. Стало быть, для ужина. Недаром сорочка с оторочкой отутюжена.

Какого дня и съеден ли, для меня непонятно. Судя по людям, обстановке и подготовке, нет сведений, клиент ограблен, ослаблен или был беден. Чертил на плече — смесь чернил. Занятно! А вообще здесь — отвратно.

Под потолком — корзины, но не с молоком. Не для нянек. Тянет коньяком. Не яд. Нужно, говорят, отпить, но я — на службе. Струя — не моя.

В углу, на полу, спе´реду — упаковка из дерева. Стало быть, гроб. Из осины. Без шпица. А в упор к стене — топор. Ловко! Провалиться мне чтоб, если сам не стесал на месте, стерва!

Извините, дурак, что так написал. Гам, накал событий. Нервы — нити.

Посреди комнаты — памятник надмогильный. Вона ты, срамотник, да двужильный — поди, один приволок!

Здесь и венок. Цветок — не обильный. Определяю: по краю весь поутёк.

Постановляю итог: картина ясная, гладь, эпилог, никакого чуда, не вру, ужасная скотина и неряха, убрать отсюда подобру-поздорову махом!»

Однако уносить вояку было некому.

Ни друзьям, ни лекарю. Ни целиком, ни крохами.

Соседи прыть сдержали. Стояли по углам и охали:

— Медали тайком украли.

— Рыло — медведи сожрали.

— Нищета!

— От винта!

— А борода — на зависть.

— Бедненький.

Но куда подевались наследники?

И не сказались!

Следствие копало не глубоко: искало мало и недалеко.

Силу применяло без огня — на происшествие хватило и дня: материал, указало, раздут, а криминал — крут.

Тут как тут и в других квартирах взяли останки Трупа.

И тоже — он, но — богаче: в банке, похоже, миллион, не иначе.

Глупо? Едва ли и в сатирах о таких читали?

Но не на тех напали!

Инспектор по этому делу сначала был изумлен: вектор тайных сил мотало к раздетому телу со всех сторон. Необычайно совпадало и имя, и остальное: не смех, а вредный уклон! Двое, трое — негоже, а кто же — неделимый он?

Но бедный чинодрал не ждал подсказки от министра и воспрял без натаски и быстро.

Сдержал страх, признал, что материал — швах (а может статься, множат провокации!) и в сердцах приказал:

— Ну и прах с ними! И кал!

И впопыхах написал:

«Обыск — утвердить, розыск — прекратить, происшествие — не плодить, нить следствия — не длить, полковника быть — не могло, а покойника схоронить — сейчас. Раз мурло нашли, не жалеть на него земли!»

И тут же снял накал: натружено встал, взял плеть и отхлестал полированную медь в кабинете.

Махал, как раздирал сети.

Поддавал наоттяжку, поднимал ляжку и разбивал разом чашку и фляжку.

А наливал вино в бокал — заодно порвал и подтяжку.

И за экстазом потерял и коварную пряжку, и бумажку с приказом.

И стал найденный мертвяк — как незаконный сорняк: из опасных элементов, но — без ясных документов.

Биография Трупа известна с его слов, оттого и круто запутана при старте и на поворотах.

Так неуместна география островов, вычерченных с позолотой на карте вычерпанного болота.

Но детали — пустяк, а не печать на фото: их надо отличать от законных устоев и больших расчетов.

Иначе — не пересказать эскапады, взгляды и заботы утраченного героя исступленной охоты.

Кто о чем, а угрюмый Труп с детства думал о том, что с ним будет потом: люди уйдут без наследства, как дым в раструб, или, как солнечный зайчик, с огнем оживут.

Днем беспомощный мальчик бередил пыл на воле, а ночами жил мечтами о лучшей доле: устало пучил глазки и читал до дыр сказки.

Сначала узнал, что мир — бесконечен, а люди мрут — от простуд. Загадал, что и сам будет вечен, а уют дают за труд: по утрам убегал для зарядки в спортзал и, как смелый герой, без оглядки закалял тело игрой в прятки.

Но вот страницы книжки стали лосниться, а переплет расклевали птицы. И от печали мальчишка обхватил рукой темя: старье — гниет, а свое берет — время. Глухо запукал от звука часов и поразил клюквой железный засов.