Геннадий Карпов - Жизнь и необычайные приключения менеджера Володи Бойновича, или Америка 2043

– Прости, Смит, можно вопрос? – поднял руку из-за парты Педро. – Я не спрашиваю тебя, где апостол Вудс. Но – почему литературный клуб? И почему в Атланте решается судьба бригады из Алабамы? Ведь Атланта – это штат Джорджия! Парни из Джорджии, в таком случае, должны драться где-нибудь в Цинцинатти?

– Джорджии больше нет! Я отменил Джорджию! Во-первых, оказалось, что Джорджия – это название какой-то маленькой вшивой страны на каком-то сраном Кавказе, где правят какие-то джорджинцы. Это полное дерьмо! Во-вторых, зачем нам Джорджия, если есть Алабама? Я захвачу Джорджию до Атланты, захвачу Миссисипи и Тенесси, и всё это будет называться Независимое Нахрен Государство Алабама! ННГА! Никаких долбаных штатов! Потом я присоединю Луизиану и Арканзас. А столицу перенесу в Пенсаколу! Море, пляж, пальмы, женщины. Много голых чёрных женщин! Никто ни хрена не делает. Все только плавают и трахаются, загорают и трахаются, спят – и снова трахаются! Это будет новое государство, а я – её первый президент. Я куплю себе яхту, и буду руководить страной из каюты. Там будет огромная чёрная кровать и огромный чёрный телевизор! Я буду нюхать только чистый кокс! Поэтому передай белым в Москве: если они не хотят проблем, то пусть дружат с апостолом Смитом! Вот моя визитка. Кто ваш президент? Стариков? Пусть наберёт меня при случае! Только не ночью и не когда я трахаюсь. (На визитке был указан номер мобильного, часы сна апостола Смита и двух дневных перерывов на секс.) От вас нам нужны танки. Много хороших непрошибаемых русских танков, которыми можно командовать, сидя дома у телевизора. У вас есть такие, мне рассказывали! А про литературный клуб – это единственный зал, который там остался целым. Когда я стану президентом, я построю огромный зал для бокса! После поединка, где обязательно победит мой парень, мы простучим про твоих белых. Если они остались на нашей территории, то давно мертвы нахрен. Если на белой – тогда мы проводим тебя прямо на ту сторону, но дальше ничем помочь не сможем. Скажи мне их фамилии и телефоны. Или – что ты там про них знаешь. Завтра я созвонюсь с тамошними пацанами и поспрашиваю. Вы, двое! Вечером зайдите ко мне обтесать ваш долбаный прайс. Я в нём ни черта не понял! Свободны! Ах, да! С вас сто тысяч баксов!

Если бы не знание испанского, я бы понял процентов семьдесят из сказанного, не больше. А так – почти всё!

Нас проводили на третий этаж, но сказали, что мы можем выбирать номер по вкусу на любом из двадцати этажей. Где-то кто-то вроде бы живёт, но кто и где – охрана точно не знала. Здание было огромным, а в охране я насчитал всего восемь человек. Электричества не было, воды – тоже, двери в туалетные комнаты были в основном заколочены гвоздями, но местами это не спасало, и некоторые некогда четрёхзвёздочные номера были превращены в сортиры.

Две ночи приходилось ночевать тут. Кубинские товарищи посоветовали не торопить события, и не лезть в Атланту поперёк Смита. Судя по всему, там шла настоящая война. Одно дело – завалить трёх деревенских алкашей, а другое – соваться под солдатские пули. Тем более, что в Атланте мои друзья никогда не были, и влететь на скорости в белый район им никак не улыбалось. А с людьми Смита, как мы поняли, в белую часть города можно проникнуть тихо, минуя разных постовых.

Мы долго бродили по бывшему отелю, пока не выбрали один двухкомнатный номер на восьмом этаже с дверями покрепче. Меня поселили в дальнюю комнату, и рекомендовали не то, что не выходить из номера – к окнам не подходить! Но к окнам я всё же подошёл. Вид открылся достаточно унылый: кривляющаяся река с берегами, поросшими диким лесом, малоэтажный город, обугленный шпиль местного белого домика. В городе что-то горело: в двух местах поднимались клубы чёрного дыма. Несколько раз звучала автоматная и ружейная стрельба. Гулять мне и без того особо не хотелось, а, услышав неподалёку знакомое калашниковское "Тра-та-та", я лёг на деревянную койку без признаков постельных принадлежностей, и моментально заснул.

Вечером мои компаньоны сводили меня под охраной в туалет на улице, купили козьего сыра, кукурузных лепёшек и молока. Потом я сидел в номере с ноутом на столе и двумя стволами – под, читал, смотрел, запоминал, думал. Жена с дочкой сидели за дверкой тихо и не мешали. "Молодцы! – похвалил я их. – Ведёте себя правильно. Вот, встретимся наяву – разрешу неправильно. А пока надо просто выжить и кое-что узнать. Никак без этого! Всё понимаете! Умницы!"

Ночью пришли кубинцы в сопровождении трёх женщин, и дыхнули каким-то шнапсом:

– Стив, тут такое дело: надо помочь этим девчонкам. Если они не заработают сегодня денег, то завтра их могут утопить. Смотри, какие шоколадки! Одна – твоя. Раз деньги – твои, то тебе и выбирать!

– Дай, угадаю! – сказал я. – Им надо сто тысяч?

– Верно! Эти обезьяны другой цифры, видимо, не знают. Можешь говорить смело: они не понимают по-английски!

Я посмотрел в хитрые шесть карих глазок со зрачками, слабо реагирующими на внешнее освещение, и заметил:

– Деньги я вам дам. Развлекайтесь после трудной дороги, вы это вполне заработали. Только с одним условием: вы от меня отстанете, и не будете сильно шуметь. Дело в том, что если я хоть раз изменю жене, то она встретит меня на пороге с тем, чем плетень в деревне подпирают. У меня в болту вшит датчик. Если я его куда-то не туда суну, то через тридцать секунд она мне позвонит (Я кивнул в сторону своего ноута, который был отключен по соображениям безопасности.), пожелает успеха, и отсудит у меня дом при разводе. И ещё: эти обезьяны прекрасно понимают по-английски. Верно я говорю, обезьяны? Вот деньги! Удачно отдохнуть!

Кубинцы пьяно удивились, взяли деньги, увели женщин в коридор, и оттуда послышались удары, стоны, крики и ругательства, но всё быстро затихло. Потом в соседней комнате организовался небольшой банкет со звоном фужеров и интеллектуальными разговорами типа: "Раздвинь ноги, милашка! Вот, так хорошо! О, да ты настоящий жеребец! Ещё! Да! Вот так! Классная у тебя жопа!". Те это были обезьянки, или уже другие – я не знаю. Стоны утихли раньше, чем могло показаться вначале. Милашки и жеребцы утихомирились меньше чем за час. Я ещё постоял у окна, посмотрел на утонувший в темноте город, поцеловал крестик, и лёг спать, накрыв голову свитером, чтоб комары хотя бы в лицо не кусали.

Утром кубинцы принесли воду, и раздобыли растворимый кофе. Воду мы пропустили через фильтр, насыпали в него лошадиную дозу кофе, и долго размешивали палочками. В холодной воде кофе долго не желал растворяться. Хуже напиток я пил только в тюрьме на Гавайях. После завтрака кубинцы отправились к Смиту обсуждать цены на ром, наркоту и оружие. Через пять минут пришёл запыхавшийся охранник, и передал приглашение спуститься вниз. Я неприятно удивился, рассовал по местам две пушки и сто тысяч зелёных, и пошёл за охранником. (Вернее сказать – это был худой негр с сигаретой и дробовиком, одетый в гражданскую одежду.)