Борис Носик - Дорога долгая легка… (сборник)

Он взглядом отыскал Аркашину головку среди других рыженьких, русых, темных, сбившихся в кучу: интересно, что они там делают — строят замок, пасут недобитого краба, поливают морскую капусту, роют канал, используя свободный труд дошкольников, заключают мирные договоры или сочиняют пристойно-героические биографии своих бывалых мам и пап? «Так или иначе, — подумал с горечью Холодков, — что бы они ни делали, это будет в тысячу раз грациознее, осмысленней, благородней всего, что делаю я… Однако они слишком часто ходят в воду с резиновой шапочкой, вода сегодня не больно теплая, надо будет крикнуть. Крикнуть-прикрикнуть…»

Подошел маленький психоневролог.

— Завтра мы все уезжаем… Так вот, я хотел сказать… — Он помялся. — Я наблюдаю за вами давно. У вас ярко выраженный комплекс вины при пониженной самокритичности, что неизменно создает поле напряжения…

— Да, — сказал Холодков. — Вероятно, все это чистая правда… — Он подумал, что нужно все же подойти и сказать мальчику насчет холодной воды. — Все это чистая правда, единственное, что смущает меня… — «Надо подойти и взглянуть, что там у них…» — подумал он.

— Конечно, большое значение имеет для нас мнение окружающих. Это мнение создает некий субстрат нашего собственного представления, мистифицируя нас, вытесняя здоровое равновесие самоопределений… но самое главное…

— Да, да, — сказал Холодков напряженно. Ему не видно было, что там делает Аркаша, это и было самое главное. — Самое главное, — сказал он почти машинально, — что я не вижу, каким образом это может повлиять на мои состояния, изменить их.

— Вот тут-то мы вас и поправим, — сказал маленький психоневролог. — На минуту представьте себе себя самого, освобожденного от вины и обязательств…

— Да, да. Одну минуточку… — сказал Холодков встревоженно. — Что-то я не вижу его…

Он побежал к берегу, с размаху врезался в группу малышей, окружавших мутный искусственный водоем собственного изготовления, и спросил нетерпеливо:

— Где Аркаша?

— Он был здесь, — сказал рыженький мальчик.

— Он пошел за водой, — сказал Костик.

— Да, пошел за водой, — сказал рыженький мальчик.

— Где Аркаша?

— Вот он всегда такой, я говорила ему — не ходи… — затараторила девочка.

— Может быть, он оступился и утонул, — сказал Глебка.

Холодков бегал по берегу в кругу, замкнутом навесами, метался по мелководью, уже не замечая ничего и замечая все. Какие-то люди бегали вместе с ним, так же деловито и бестолково. На берегу истошно кричала женщина. Кто-то приставал к нему с расспросами, и кто-то, рядом с ним, уже в десятый раз на них отвечал. Холодков дрожал, бормотал какие-то молитвы и заклинания, бежал, падал, вставал снова, бродил по берегу, по воде и ждал, ждал, что сердце его наконец не выдержит, разорвется от тоски и ужаса, однако оно продолжало стучать, сохраняя его живым для бесконечной муки…

Потом он долго, бесконечно долго, лежал под навесом, прижавшись щекой к деревянному столбу. Стало прохладно, кто-то прикрыл ему спину его собственной рубашкой. Он слышал разговоры вокруг, они доходили до его сознания, однако не вызывали никакой реакции ни в мозгу, ни в теле. Он чувствовал теперь облегчение. Ему, кажется, удалось отстраниться и от этого разума, и от тела, так что ничто больше не имело значения, не могло иметь начала или конца, не могло вовлечь его в бессмыслицу действий.

— Вон люди уже выпили и гуляют.

— Что вы. Это тот самый папа.

— Не трогайте его, пусть лежит…

— Подумайте, какое несчастье, он ведь ни на шаг не отходил от ребенка. Я помню.

— Так бывает. Другой пьяница и подлец, а ничего…

— Что вы мне рассказываете, все они такие. Разве может мужчина…

— Вы едете сегодня на поезде?

— Конечно, мы все уезжаем сегодня…

— Вы летите? А у вас заказана машина?

— Нет, я опоздала.

— Ну так зайдите в «секретарский» корпус. Я видела объявление в столовой. Есть одно место в такси до Симферополя…

— Как это я пойду к чужим людям…

— Почему? Это тоже наши, кто-нибудь из наших… Знаете, как я познакомилась со своим мужем? Вот так же. По объявлению…

Стало пусто. Песок стал холодным. Вероятно, наступил вечер. А потом стало утро. И прошел целый день. Подходил кто-то в белом халате. Может, интересовались его здоровьем. А может, приходили снять с питания. На пляже стало совсем пустынно. Моросил дождь… По всей вероятности, кончалась осень. Однажды Холодков услышал тяжелые шаги на песке. Он скосил глаза и увидел Волошина. Волошин был в длинной рубахе до пят, с палкой в руке. Он уходил в горы. Волошин остановился у столба под навесом, повязал сандалии поудобней… Он смотрел на то место, где лежал Холодков, но не видел Холодкова. Может, его там уже не было…

Поднимаясь на Кок-Кая, Волошин обернулся. Коктебель лежал распятый в серых сумерках, казался торжественным и тихим. Волошин вдохнул полной грудью и направился в Судак. Впереди была долгая дорога через Карадаг — трудная, прекрасная дорога, и конец ее был известен…

В прошлый раз на этом вот самом месте он видел маленького мальчика. Он видел мальчика и баранов, пивших воду у озерка. Видел красный закат, подобного которому еще не видал никогда. Мальчик, замерший, как лисенок в засаде, пьющие бараны, взрослый человек, который так странно нес свою голову, точно старый олень. Настоящий олень. Вот почти так же было в Буа-де-Булонь, где старая дама на его глазах превратилась в наседку. Старая француженка в кружевах. Он и Аморя в тот день собирались в Лувр, а потом вдруг поехали в лес. Рука ее дрожала, она знала, что он должен сказать ей в тот день все… А он не сумел сказать ни тогда, ни потом. Не сумел удержать ее. Не сумел сделать счастливой. И даже не сумел написать — про этот день, про старую француженку в кружевах…

Живые теснят мертвых. Потому что наш прекрасный мир, как известно, создан для живых, а не для мертвых. Потому что это ради нас, живых, разрастается до огромных размеров эта лучшая в мире столица счастья, мой родной город. А грустные обиталища мертвых уменьшаются, исчезают в асфальтово-панельном океане столицы, отступают на дальние окраины города, к последнему рубежу, кольцевой автодороге, за двадцать километров от центра. Сюда не долетает рокот города, но зато здесь стоит немолчный гул автодороги. Мертвые как бы охраняют рубежи города от вторжения тех, кто пока еще не живут в нем и не прописаны, но, без сомнения, стремятся в него, обетованную столицу, где не переводятся насущные блага жизни.