Кадер Абдола - Ворон

Вот она, читатель.

Один нидерландский бизнесмен открыл магазин в большом складе старой фермы, где раньше хранился урожай картошки.

Ферма располагалась на дороге, по которой на велосипедах или пешком беженцы небольшими группами ежедневно отправлялись в город.

Бизнесмен продавал подержанные вещи: кровати, шкафы, лампы, велосипеды, пылесосы, стиральные машины, вилки, ножи, стулья, радиоприемники, телевизоры и прочую домашнюю утварь.

Это были предметы, которые четверть века назад были очень современными, но теперь вызывали у владельцев желание от них избавиться.

Большинство беженцев были из тех стран, где шла война, таких как Афганистан, Ирак, Сербия, Хорватия и Эфиопия, и они с удовольствием копались в его магазине. Для них вся эта утварь была довольно модной.

Семьи, ожидавшие вида на жительство, откладывали деньги, которые они получали на карманные расходы, одалживали у других беженцев, залезали в свои кубышки, где хранились средства на черный день, и покупали вещи для дома своей мечты. Зачастую им приходилось долго ждать получения жилья, и торговец придумал решение. Тот, кто совершал крупную покупку, временно мог оставить ее в кладовой, где раньше хранился урожай лука. Так хитроумный коммерсант зарабатывал золотые горы на иностранцах.

Одной из его постоянных клиенток была маленькая, одинокая сомалийка. После трех лет, проведенных в лагере, она получила квартирку в городе, на пятом этаже в старом многоквартирном доме.

Вместе с несколькими мужчинами из лагеря мы решили помочь ей с переездом.

Мы носили ее мебель, зеркала и стулья наверх. С кроватью справиться не получалось. Она застряла на четвертом этаже между перилами и стеной.

Это была двуспальная кровать для двух высоких голландцев. В ней могли спокойно уместиться четыре афганца, иракца, сомалийца или эфиопа. Кровать была оснащена радиоприемником «Philips» с четырьмя колонками по бокам. Кроме того, у нее имелся рычаг, за который можно было поднимать и опускать матрас во время просмотра телевизора.

Необычные звуки на лестнице привлекли внимание голландских соседей. Они любовались кроватью. Один из них прибежал к нам на помощь с ящиком инструментов. Он разобрал кровать, и мы занесли ее по частям наверх. К сожалению, все усилия были потрачены впустую, потому что спальня сомалийки была слишком мала для этой кровати. Пришлось собрать кровать в гостиной. Мы поставили ее у окна, будто кушетку в сомалийском саду. Мы все присели на нее в ожидании чая, который нам предложила хозяйка. Хитроумный приемник, к сожалению, оказался сломан, поэтому нам пришлось ждать без музыки.

— Откуда у тебя этот антиквариат? — спросил голландский сосед.

— Это не антиквариат, я заплатила за нее семьсот гульденов, — ответила сомалийка.

— Семьсот гульденов за это? Тебе лучше было отправиться в «ИКЕА». За сто пятьдесят гульденов ты бы купила подходящую кровать и радиоприемник в придачу.

Голландский сосед хотел как лучше, но он не понимал: та кровать, на которой он сидел, была той самой кроватью, на которой сомалийка на протяжении долгих лет спала в своих мечтах.

Я написал рассказ, полный ошибок, на тему взаимоотношений иммигрантов с голландцами.

На следующий день я пригласил Миранду к себе домой. День выдался неожиданно солнечным. Я поставил ей стул в саду и в качестве угощения предложил свежие финики с чаем.

— Как славно, — сказала Миранда, пока она, попивая чай и надкусив финик, нежилась с закрытыми глазами на солнце.

Я точно не понял, что ей понравилось: солнце, чай или финики.

Она подобрала подол юбки, оголив ноги чуть выше колен, пока я читал ей вслух свой текст.

Она слушала и исправляла меня: слово за словом, предложение за предложением.

К концу дня ее ноги немного покраснели от солнца. Она открыла глаза и сказала:

— Ты написал интересную статью, да к тому же еще и на голландском языке.

Обнадеженный ее комментарием, я сел вечером на велосипед и отправился в городскую газету. На третьем этаже, где находилась редакция, горел свет.

Как я мог объяснить на своем ломаном нидерландском всем этим охранникам, секретарям и стажерам, зачем мне нужно в редакцию?

Тогда я поднял с земли камешек и бросил его в окно. Реакции не последовало. Я бросил еще один. Какой-то мужчина обернулся, но тут же возвратился к работе. После третьего камешка он все же посмотрел на улицу. Я помахал своим текстом. Он открыл окно.

— Что случилось? — прокричал мужчина.

— У меня есть текст.

— Что ты сказал?

— Рассказ, — крикнул я.

Он дал мне жестом понять, что сейчас выйдет.

В свете уличного фонаря он прочитал мою историю.

— Я подумаю, что с этим делать, — сказал он и записал мое имя и адрес.

На следующий день мое произведение было напечатано в газете.

Мой первый рассказ на нидерландском языке был опубликован.

Под моим собственным именем.

Здесь на нашей улице, на канале Лаурирграхт, стоит большое здание: это кофейная компания «Busselinck & Waterman». Она уже на протяжении четырехсот лет торгует кофе, и, хотя я не представляю угрозы для этой фирмы, она отравляет мне жизнь.

На кофейной бирже сотрудники «Busselinck & Waterman» ведут себя почти грубо. Они делают вид, будто я не существую.

Один из них был одержим восточными женщинами. Каждый раз при нашей встрече он отпускал безвкусные шуточки.

«А душ мусульманки в чадре принимают?»

«Милые дамочки с одеялом на голове».

«Везунчик. Тебя сейчас дома на столе еда ждет, а мне все время приходится надевать передник и готовить для жены».

Несмотря на то что в ответ я всегда лишь вяло улыбался, он все продолжал шутить. До прошлой недели. Это был последний раз, когда он попытался «схохмить».

На бирже он вошел в лифт, в котором уже находился я.

— Ты, должно быть, уезжал?

— Да, в Германию, — ответил я.

— Когда твоя жена стоит за прилавком, выручка увеличивается. Кофе, который она продает, вкуснее, — сказал он с ухмылкой.

Возможно, он сказал это без злого умысла, но для меня это стало последней каплей. Кровь прилила к моему лицу. Я потерял самообладание и, подбоченившись одной рукой, и угрожающе выставив вверх указательный палец другой, прокричал:

— Саул, Саул, Саул, я грущу, как Давид я сбегу, но дворянином стану, но тебе не прощу, что ты, тиран, мне дал беду, беду, беду, беду!

Он не знал, как быстрее ему выбраться из лифта.

В общем-то, не произошло ничего особенного, я всего лишь, слегка изменив и переставив слова, продекламировал отрывок «Вильхельмуса» — гимна Нидерландов, — тот куплет, в котором Вильгельм Оранский, находившийся в изгнании, сетовал на судьбу: