Арнон Грюнберг - День святого Антония

— Когда урок закончится, идите за мной.

Мы едва дождались окончания урока мистера Бермана, казалось, он длится целую вечность. Наконец нас отпустили, и мы побежали за ней. Мы думали, что снова пойдем на набережную, но на самом деле мы пошли в другую сторону.

Было до того жарко, что некоторые люди даже падали в обморок, как говорили по радио. Пожилым советовали не выходить из дому. А мы, казалось, прошли уже чуть ли не половину города.

Она была очень взволнована. Шла порой, опережая нас на три-четыре шага. Время от времени оборачивалась проверить, не отстали ли мы. То вдруг шла вровень с нами и говорила:

— Представьте себе, что вы превратились в какое-нибудь животное. Каким животным вы хотели бы быть? Сказать, в кого я сама бы хотела превратиться? В ламу, которая плюется и высоко в горах носится по скалам.

— Да, — подытожила она, — вот кем я хотела бы быть!

И она снова опередила нас на четыре шага.

Неожиданно она остановилась. Мы оказались перед крытой парковкой.

— Я тут подумала… — сказала она. — Я согласна делать с вами все. Но только сегодня и только при условии, если вы никому не будете об этом распространяться.

Она сунула дежурному по парковке какую-то бумажку.

— Но если обо мне кто-нибудь спросит, — продолжала она, — то вы должны сказать: «Она была самая красивая. Она дарила бедным резиновые мячики. Она нас спасла». Да-да, вот что вы должны говорить.

Дежурный по парковке сказал, что машину сейчас выведут.

Она кивнула.

— Итак, вот что вы должны рассказывать: «Она нас спасла. Она спасла нас тем, что объяснила, что у каждого есть только одна его собственная жизнь. Она спасла нас тем, что сказала, что хочет превратиться в ламу, она спасла нас, рассказав, как надо действовать коленом. Все, что она рассказала, нас спасло, а также то, о чем она умолчала; она ведь знала, что есть вещи, о которых лучше не говорить, — и этим она нас тоже спасла. Она участвовала в каком-то заговоре. У нее были красивые ногти. Раз в неделю она ходила на педикюр. От нее пахло, как от луга, усеянного цветами, а иногда — как от детеныша дикого зверя, только что народившегося на свет». Если вы пообещаете рассказывать все это обо мне, когда люди обо мне спросят, то я буду сегодня делать с вами все.

Мы сказали, что обещаем.

Но она возразила, что обещать — этого еще недостаточно. Ведь чего только люди, бывает, ни обещают и что забыть про обещание проще простого. «Нет, — сказала она. — Вы должны поклясться, поклясться всем самым святым для вас».

Мы поклялись Рафаэллой и святым Антонием.

В эту минуту служащий парковки объявил, что ее машина подана. Мы забрались внутрь. Тито и хорватка сели впереди, а я сзади.

— Ну-с, — сказала она, — поехали!

Мы въехали в туннель. Она вела машину и пела. Когда мы ее спросили, о чем она поет, она ответила, что это колыбельные, что она обожает колыбельные и знает их только на родном языке не меньше пяти-шести.

— Куда мы едем? — спросил Тито.

— Скоро сами увидите, — ответила она и снова запела.

Она пела до тех самых пор, пока мы не свернули.

— Сегодня, — сказала она, — я буду делать с вами все. Все, что я делала с другими мужчинами. Все, что я делала сидя, стоя или лежа. Смотрите, какой сегодня прекрасный день! Погода как раз подходящая, чтобы делать с вами все.

Я согласилась не потому, что я вас люблю. Ведь я вас не люблю. Если бы это была моя жизнь, то я бы, возможно, вас немного любила, но эта жизнь не моя. Моя жизнь еще настанет, и она будет мне впору, будет сидеть на мне, как влитая, как свадебное платье, которое сшил специально для меня самый лучший портной. Я согласилась, потому что вы поклялись рассказывать обо мне, если люди станут обо мне спрашивать. Поклялись говорить, какая я была красивая и добрая, рассказывать о моих ногтях и резиновых мячиках.

Я согласилась, потому что в этом мире бесплатно можно добыть только мусор, свиные какашки и грязь. Я согласилась, потому что решила расплатиться с вами за то, что вы будете рассказывать и о чем вы будете молчать. Вы расскажете, что я вас спасла, что все, о чем вы мечтали, было немного похоже на спасение и что у этого маленького спасения были глаза — мои глаза. И был рот — мой рот. И ногти — мои ногти. И резиновый мячик — мой резиновый мячик. И мобильный телефон — мой мобильный телефон.

Мы припарковались на тихой улочке, неподалеку от того места, где железнодорожная трасса Лонг-Айленд-экспресс пересекается с шоссе Гранд-Сенграл.

Мы вошли в подъезд многоквартирного дома. Портье вручил ей ключ и бросил взгляд на нас. Мы почувствовали спиной его взгляд.

— Пойдемте по лестнице, — сказала она. — Тут близко.

В подъезде жара стояла еще хуже, чем на улице. Было темно, но не настолько, чтобы не заметить больших черных тараканов, ползающих по стенам и прячущихся в дыры.

— Глядите, как резвятся насекомые, — весело сказала она.

Квартира была на самом верхнем этаже. Когда мы вошли, она задернула шторы. «Чтобы было не так жарко», — пояснила она и включила кондиционер.

Мы присели на диван.

— Ну-с, сейчас быстро охладится, — сказала она.

С этими словами она скинула туфли и посмотрела на них с восхищением. Эти ее туфли мы еще никогда не видели.

— Они новые, — пояснила она, — но в них ходить больно, боже мой, как же в них больно ходить!

Она закурила сигарету и стала тихонько напевать колыбельные. Мы молча сидели на диване. Наконец она сказала:

— На свой день рождения я обычно приглашаю несколько моих лучших клиентов. У меня нет друзей. Мои клиенты — это и есть мои друзья. Друзей интересуют только деньги. А клиенты сами платят деньги. Поэтому мои клиенты — это мои друзья.

Она сняла юбку, которую обычно придерживала во время ходьбы и даже когда стояла. Она все с себя сняла, а мы встали, чтобы к ней прикоснуться, но она строго сказала: «Нет. Тут распоряжаюсь я, а не вы. Руки прочь».

Мы снова сели. Поль спросил, будет ли она делать с нами все. На что она ответила: «Да, это то, что мы будем делать, но только надо поспешить».

Тито подошел к окну и отодвинул в сторону занавески. Бог не послал на землю град с градинами по четыре квадратных сантиметра, чтобы нам показалось, что застучали разом сто тысяч барабанов. Бог даже не послал на землю дождя.

— Господи Иисусе, как же медленно комната охлаждается! — вздохнула она. — Надо, чтобы они купили новый кондиционер, а то этот уже не пашет.

Мы смотрели на хорватку — когда она стояла перед кондиционером, мечтая охладиться. Смотрели, как она достает из сумки «Тик-так», оранжевый «Тик-так». Мы не решались что-то сказать, даже пошевелиться. Мы разрешали себе только смотреть. Вначале она взяла сама одну штучку, потом высыпала нам в ладони все остальное.