Роман Солнцев - Золотое дно. Книга 1

— Вымоете еще, — пробормотал Васильев. — Если воды хватит.

Ну и юмор. Понькин преувеличенно сварливо набросился на женщин:

— Хватит балаболить. Некогда! Откройте сразу все окна — пусть просквозит.

Хлопнула рама, задребезжало стекло — со стола по кабинету понесло бумаги, секретарши метнулись их ловить, пришлепывая ладонями к животу, коленям, краснея и пугаясь васильевского гнева. Но он безучастно смотрел мимо них. Главное, кажется, сделано. Он был прав, не разрешив разобрать краны, высоченные краны КБГС. За месяц эти краны нарастили столбы плотины аж на десятки метров. И спасти их можно теперь, всего навсего уведя за те же столбы, которые они сами воздвигли, за серые гигантские четырехгранники. Там крутятся монтажники Алехина. Между столбами они накидают бетонных балок, получится вроде ворот, и льдины не доберутся до нежных железных ног кранов.

— Вы с самого начала имели в виду этот вариант? — спросил сегодня Алехин, радостно гладя на Васильева. — А я думаю — чего спокойно ходит человек?..

Рано на рассвете, под сочнозолотистым весенним небом Васильев уже побывал над водосливной частью плотины, смотрел на ТУ сторону. Казалось, на глазах всплывает эта гора льда. Дул ветер, как в аэродинамической трубе, трехсот-трехсотпятидесятиметровый грязнозеленый молот готов был стукнуться в тонкую бетонную преграду, а пока что, сжатые друг другом, льдины скрипели, трещали, взрывались. В воздухе метались дикие утки — откуда-то уже прилетели, длиннокрылые, голодные…

Но Альберт Алексеевич был спокоен. Даже то, что хвастливые хрустовцы с помощью Туровского не успели поднять свой шит на тридцать седьмой опасной секции до максимальной высоты, уже не пугало его. Первый удар щит примет на себя, а если голубое мокрое крошево и перевалит через него, не страшно, железную каракатицу — УЗТМ — из-за столбов тоже не унесет…

А почему не успели хрустовцы — бетона не хватило! Теперь уже можно честно рассказать: в ожидании высоких гостей из Москвы, в эти напряженнейшие для стройки дни Титов и Понькин распорядились построить на въезде в Виру гигантскую стрелу из бетона, символизирующую порыв века. Как-то мимо Васильева прошло это идиотское распоряжение.

Не можем без показухи. Павел Иванович, который сегодня доложил об стреле, пухлощекий, с брюхом, в зеленой военной рубашке, вздыхал, ожидая гневных слов от Васильева. Но тот молчал.

— Не верю я, — прошелестел Понькин, пытаясь угадать мысли Васильева или хотя бы перевести их на иную цель. — Не верю, что письмо Саша подстроил.

— А я и не думаю.

Сегодня Александр Михайлович на заседании просидел мрачный и одинокий, к нему никто не обращался.

— Он страдает… Говорит, во всем виноват, стройку довел до катастрофы… хочу ласточкой с моста. Или в бочке заспиртоватъся. Ну, вы же знаете его…

— Ерунда, — поморщился Васильев. — Для ласточки у него филе тяжеловато. А эта зима для всех серьезное испытание. Если кто здесь виноват, так это я.

Понькин недоуменно воззрился на него выпуклыми соловыми глазами. Он часто не мог понять, шутит начальник или действительно говорит, как думает.

— Я, дорогой товарищ, смотрю на человека не как, простите, женщины: какие у него глаза, уши… а оцениваю: пригоден для работы или нет. И только! Не хватает людей, дорогой товарищ! Проблема вынужденного доверия. Лева Хрустов прав — мы эгоисты, мало детей рожаем… — Васильев холодно подмигнул Понькину. Старик недоуменно дернул щекой. — Мы… как это в песне… атланты держат небо… на фиг небо! Мы держим одну огромную плиту, и если хоть кто-то из нас ослабит руку, чтобы досадить соседу, плита примнет всех — даже тех, кому он не хотел досадить. Так?

— Вы великодушны… — пробормотал Понькин.

«Знаешь ты мое великодушие».

— Стрелу успеваете закончить? — Васильев все-таки не удержался от желания влить напоследок яд в их разговор.

Однако Понькин (старый кадр!) этому вопросу простосердечно обрадовался:

— Да, да! К первому мая ленточку перережем.

— С какой стороны? — деловито спросил Васильев, внутреннее хохоча. Дело в том, что стрела выросла на обочине дороги, и красную ленточку тянуть некуда — поперек шоссе нельзя, конечно, — там самосвалы с бетоном проносятся каждые полминуты. — Может, без ленточки обойдемся?

— Можно, — наконец, смутился Понькин. — Тогда хоть простыней накрыть и сдернуть. Или как?

Но Васильев не ответил. Он нажал на клавишу селектора:

— Это я. Уровень?

— Плюс семь — отозвался хриплый мужской голос. — С утра на метр.

— Так. — Альберт Алексеевич отключил аппарат и, словно задыхаясь, быстро прошел к открытому окну.

На улице сверкал весенний день, как разобранные старинные золотистые часы, вокруг луж прыгали воробьи, девочка в школьной форме с белым передником — без пальто — смотрела в небо. Там летел самолет, оставляя сдвоенный белесый след.

Должны с минуты на минуту позвонить из Госстроя и, может быть, опять из ЦК. Намекают: некто может прилететь до Первого мая. Но все три телефона молчат. «И не уйдешь. Даже в туалет», — веселея от злости, подумал Васильев.

Он вчера ночью разговаривал с женой, но разговор не принес душевного успокоения, как не приносит утоления теплый напиток в жару. Москва была плохо слышна. Правда, из ответов жены он понял, что она-то его слышит. Чтобы не переспрашивать, Васильев молча внимал ее пропадающему голосу и, видимо, невпопад говорил: «Ясно» — потому что она заново начинала что-то объяснять, то сердясь, то смеясь прокуренным сиплым смехом. Жена занималась рекультивацией почвы, восстановлением ее живых качеств после того, как землю убили огонь и механизмы. Угольные разрезы, например, оставляют за собой мертвое марсианское пространство. А если задуматься о последствиях ядерного взрыва… Жена защитила кандидатскую диссертацию, готовила докторскую, была рецензентом в ВАККе, членом всяких комиссий всесоюзного масштаба, и часто подтрунивала над Васильевым, что вот она, женщина, занимается делом, противоположным васильевскому. Он-то всю жизнь строил — а значит, рушил вокруг, жег и скреб землю. Взять эту ГЭС. Она даст самый дешевый в стране ток — тридцать две тысячных копейки за киловатт-час. Зато?.. Зато, пока велись поиски удобного створа, пока прокладывались дороги, уничтожили тайги в окрестностях на десятки миллионов рублей и на миллиард с лишним испортили белого сказочного мрамора… но и это не главное. Зинтат умрет отныне, как река рыбы и как река судоходства. И убьет возле себя тайгу, сверкнув зеркалом в тысячу квадратных километров, как ни узок в этих местах каньон… Жена спрашивавала каждый раз: «Ну, как? Может, не тридцать две тысячных, а хотя бы — тридцать три?» В семье Васильевых эти цифры стали как бы паролем для всякого рода сомнений: «А вдруг тридцать три?» Жена ездила недавно в ГДР на совещание, там поднимался вопрос о рекультивации почвы после длительных затоплений и осушений морей и озер, в том числе искусственных. Даже до этого дело дошло!