Роман Солнцев - Золотое дно. Книга 2

Весь июль я созванился с Еленой. Лечение Хрустова шло тяжело.

Помимо разрыва в мышце левого желудочка, у Льва Николаевича было сильнейшее нервное истощение, старого романтика вымотала дурацкая голодовка. К тому же он вел себя бранчливо.

— Просит газет, мы не даем, а Библию не хочет, — своим крикливо-насмешливым тоном докладывала в трубку Елена, «жеребец в бантиках», — как с восхищением назвала ее еще в девичестве моя серьезная и тихая жена.

В самом деле, если Елена навалится на кого лечить, так это надолго. Помню, приехала в гости, а у меня от усталости кровь идет носом по утрам. И пока жила у нас, чего только не заставляла меня пить и жевать, кончилось тем, что накапала мне в ноздри перекиси водорода, обожгла слизистую… правда, ошиблась, не по своей вине — раствор попался недостаточно разведенный…

Впрочем, Илья Львович был чрезвычайно доволен ею.

— Командует, с папой иначе нельзя, нормальных слов не понимает. Где-нибудь через недельку, наверно, отпустят… я спрошу, как насчет вашего приезда…

— А что с летописью? — напомнил я.

— Заставил сжечь, — хмыкнул младший Хрустов. — Зудел несколько дней, давление поднялось, сто шестьдесят на сто… врачи согласились… Во дворе больницы, где деревья, за скамейку я оттащил каменную урну с крыльца. Папа смотрел в окно, я мял листки, совал в нее… быстро сгорело…

— И что, успокоился Лев Николаевич?

— Трудно понять. Тоскливо смотрит в окно, лицом белый, как подушка. Я помахал рукой, поехал в Виру. Мама говорит, он потом плакал… И чего на эти записи взъелся? По-моему, там чистая правда. А кое-что он сам же и поправил.

— Здесь что-то другое, — предположил я. — А вы полный-то вариант читали?

— Нет, — голос у Ильи был глухой, виноватый. — Я и не знал, что бумаг столько. Думал, только вырезки из газет, фотки… мама одну сохранила, там она в ватной фуфайке с Туровским снята.

— С Туровским?! — удивился я.

Илья помолчал. И неуверенно ответил:

— Ну, они же все дружили. Есть и фотка папы с другой какой-то девчонкой… да вы сами увидите, как приедете. До свидания.

Среди дня 22 августа у меня на столе в музее затрезвонил телефон. Междугородняя! Я схватил трубку и услышал насмешливо-интимный голос Елены.

— Твой герой оклемался, увезли домой. А у тебя как дела? На сидячей работе еще не заработал импотенцию?

Ах, Елена, спросит так спросит.

— Да ладно, чего ты!.. — заржала в трубке. — Привет Ане. А то смотри, у нас тут в Саянах всякие корешочки продают. Я своему купила.

— Ну и как? — хотел я спросить, изрядно разозлившись. Но не могу я на подобные темы вольно вот так болтать. Хоть бы и с врачом.

Простившись с Еленой, позвонил Хрустовым домой. Трубку сняла женщина, видимо, жена Льва Николаевича.

— Вас слушают. Что вы хотели? Лев Николаевич сейчас отдыхает.

Я представился и услышал звонкий, почти девический голос:

— Родя, а я вас помню! Вы тогда в красное кашне все время заворачивались. Это вы?

— Я… — и глупее не мог спросить. — А вы были какая?

Жена Хрустова рассмеялась:

— Приезжайте, увидите. — И понизив голос. — Только умоляю, ни слова об олигархах, о приватизации… У вас есть «видик»? Привезите ему каких-нибудь смешных фильмов. За столом мы или телевизор смотрим, или спорим. А в телевизоре сейчас сплошная кровь.

— Понял! — ответил я и побежал в ЦУМ. В отделе, где продают видеофильмы, выбрал кассеты с комедиями Чаплина, а также наши: «Белое солнце пустыни», «Бриллиантовая рука», «Джентльмены удачи», а еще старые, черно-белые: «Волга-Волга», «Весна», затем в кассе «СибАВИА» купил билет на завтрашний рейс и пошел на работу отпрашиваться в счет отпуска…

Нынешний август стал продолжением июля — жаркий и тихий, без капли дождя. Тополя и березы в городе повяли, воды на полив дорог не хватало, многие фонтаны были отключены. Асфальт сделался вязким, машины, остановившись перед светофорами, влипали шинами. А у некоторых гасли двигатели. Над городом висел желтозеленый дым, он к вечеру оседал и растекался по улицам, обжигая легкие…

Но случилось чудо: именно в ночь перед моим вылетом в Саяны к городу подошли с юго-запада, подслеповато моргая, многослойные тучи, и разразилась невероятная гроза — с диким ветром, мечущимся ливнем, ужасными молниями.

Утром я приехал в аэропорт и увидел — маленькие самолеты, летающие в Саракан, пугаясь молний, мокнут на аэродроме, да и на большие лайнеры регистрация отложена до вечера. Не решаясь ждать неопределенно долго, я сдал билет и помчался в такси сквозь клокочущий сумрак, по рекам воды на железнодорожный вокзал, отшатываясь от дверных стекол, от близкого, как всегда кажется, блеска небесного огня.

— А я раньше был сварщиком, — посмотрел на меня с улыбкой в зеркальце заднего вида пожилой водитель. — Мне даже приятно. Строили ГЭС.

— Южно-Саянскую?! — воскликнул я.

— Нет, Светоградскую.

— А я как раз еду на Южно-Саянскую.

— Ну, привет нашим. Нынче, наверно, вода попрет… я слышал, «белки» в Саянах тают… такая жара… да еще дождь…

— Ни фига! Наша плотина крепкая! — сказал я с некоей гордостью, как будто сам строил ее.

И всю дорогу, покуда катил сквозь нескончаемую мрачную, но такую освежительную грозу, думал про огромную плотину Ю.С.Г. И про летопись Хрустова.

Я, конечно, не раз и не два ее перечитал, прежде чем отослать месяц назад Илье в Виру заказной бандеролью. Разумеется, у меня осталась копия, но ее почему-то и открывать не хочется. Тем более, что я почти весь текст уже помню… если не дословно, то диалоги, ситуации…

Так что же сгорело, когда Хрустов сунул свою папку в печь в бараке, где он устроил громкую голодовку? Наверное, ближе к концу были записаны некие обиды на друзей… и на начальников… сохранилась же фраза, что они повели себя подло… И при нашей встрече полтора месяца назад Хрустов повторил эту мысль более резко: все скурвились…

Но что же делать?! Время меняет даже время, прочитал я странную фразу у кого-то из физиков современности. Левка и его друзья по характеру своему были в молодости лидерами, бузотерами. А политика — жернов, под который если мы попадали, спастись можно только переместясь ближе к середине, где ось, тем иногда бывает углубление, или — выскочив прочь из-под жернова. Но и в середине (став ближе к власти) жить трудно. Думаю, Туровский, если захочет, расскажет. А выскочить из-под движущейся плиты не всегда удается — нужна воля и здравый смысл…

К счастью, я-то политикой никогда не занимался, никого не трогаю, как говорил кот Булгакова, и меня не трогают. Аню, мою жену, красавицу, когда-то выдвигали в секретари комитета комсомола университета — она мягко отказалась, с ней собеседовали — не помогло. А я — книгочий, в тяжелых очках, сутулый, с кривой улыбкой на физиономии (из-за вечной неуверенности в себе) — каким властям я нужен?