Юрий Любопытнов - Мурманский сундук

— Наверное, она заболела из-за того, что мать Веры лишили родительских прав.

— Ты знаешь уже? — удивился Казанкин. — А я только сегодня узнал от Полины Андреевны. Ей Ермил сказал, что мать совсем не переживала на суде и сказала, что государство у нас доброе и может детей воспитать не хуже родителей. В детдоме Верочке будет хорошо, о ней будут заботиться. А она, мать ещё молодая и ей тоже пожить хочется в своё удовольствие.

— Пьяная была на суде?

— Говорят, язык заплетался.

— Значит, теперь девочку отдадут в детский дом, — проговорила Валя.

— Решил так суд, — ответил Казанкин. — А мне её жалко. Помнишь, Саша, как мы её нашли? Вот ведь случай… Муана Лоа. А она смелая девочка — не побоялась одна сидеть в темноте.

Казанкин расстегнул новое пальто, показывая недорогой костюм, белую рубашку. Его черномазая образина сияла радостью.

— Вы ещё долго будете на танцульках? — спросил он у Лыткарина.

— Долго? — спросил в свою очередь Саша Валю.

— Давай ещё один танец станцуем и пойдём, — предложила она. — Ты меня проводишь?

— Что за вопрос? — удивился Лыткарин.

Казанкин стал прощаться.

— Я так пришёл — думал тебя увидеть, — говорил он Саше, когда тот одевался. — Дома скучно показалось, читать неохота. Скорее бы в армию. Перемена места жительства — великая вещь, — изрёк он. — Когда в Истре жил — надоело, приехал сюда — надоело. Может, и везде надоедать будет? — обратился он к Вале.

— Если рядом будут хорошие друзья, не надоест, — убежденно ответила Валя.

18.

Пришёл декабрь. Отпраздновали день Конституции, проводили старый год, встретили новый. Погода установилась морозная, ясная. Снегу выпало много, ребятишки катались на лыжах, и горка на другой стороне реки звенела от ребячьих голосов, и снег искрился под лучами ослепительно белого солнца.

В штамповке работать стало легко. Окна закрыли, оставив в углу небольшую щель для притока свежего воздуха. Её иногда прикрывал Сеня Дудкин, сидевший рядом. Он был потешный малый, совсем незлобивый, но за себя постоять мог.

Саша помнил, как однажды во время перерыва на ужин, он заснул, пригревшись в боковом приделе на листе фанеры. Никоноров Мишка, не пропускавший ни одного случая, чтобы не потешиться над кем-либо и не превратить заурядный случай в смешной, в оголовке печи достал сажи и разрисовал спящему Сене лицо.

Когда Сеня продрал глаза, сел за станок, громко зевая, и бригада увидела во всем великолепии его курносое лицо, разрисованное индейскими знаками, гоготу не было границ. Сенька понял, что смеются над ним, но не сообразил над чем именно. Только тогда, когда он, проштамповав минут десять, появился перед водопроводным краном и в зеркале увидел лицо понял, над чем потешались штамповщики.

Ни слова не говоря, он подошёл к Мишке, вытащил его сухое тело за шиворот из-за станка и вынес в коридор.

— Ты? — спросил он у Никонорова.

— Сеня, ты чего? — дрыгал над полом Мишка ногами, стараясь освободиться из геркулесова зажима Дудкина. — Чего я?… я? Не надо, Сеня!

— Признавайся — ты?

Мишкина шея от туго схваченного воротника стала красной.

— Ну, я, отпусти… задыхаюсь…

— Хорошо, что признался, — отпустил его Сеня.

— А если бы не признался? — пришёл в себя Мишка и отряхивался, как мокрая курица. — Что бы было?

— А вот что? И Сеня занёс мощную длань над Мишкиной головой

— Ладно, ладно, — подставил руку Мишка. — Раскипятился. Уж и пошутить нельзя.

Мишка потрогал лицо, словно оно тоже было в переделке, открыл кран и попил воды. Сенька подошёл к нему:

— Да ты не злись, Миша. Я тоже так. Я не в обиде.

Работал Дудкин хорошо, прилежно. Даже тогда, когда другие перекуривали, спасаясь от несусветной жары, он частенько оставался за станком.

Однажды прибежал взъерошенный Колосов.

— Сынки, — с ходу возбуждённо начал он, ворвавшись в штамповку. — Кто дежурный?

— Я, — ответил Новоиерусалимский, вскидывая от станка чумазое лицо.

— Сынок, давай марафет наведём. Чтобы здесь было всё, как положено. Уберите ящики с бусами. Что они проход загромождают… Вообще, вообще порядок…

— Что случилось? — спросил Фунтиков, прерывая работу и смазывая иголку маслом.

— Позвонили из редакции, корреспондент едет, о вашей бригаде писать будет и сфотографирует передовика.

— Обо всей бригаде? — поинтересовался Мишка.

— Может, и обо всей. Потом договоримся. На всякий случай умойтесь. А то рожи испугаешься, если встретишь, где ненароком.

— Так уж и рожи, — пробормотал Мишка. — Рожи как рожи. Поштампуй в такой жарище…

Он вышел из-за станк, подошёл к зеркалу, скривил физиономию:

— Нормальная морда лица…

Фотокорреспондент приехал только на другой день. Он появился в штамповке с Колосовым и сразу заслонил глаза от яркого пламени, бившего из печурок печи.

— У вас всегда такая жара? — спросил он.

— Почему, — ответил Мишка, оттаскивая от тела рубашку и подставляя грудь под струю воздуха. — Сейчас субтропики. Жара бывает летом.

Подошёл начальник цеха Родичкин. Тоже прижмурился от яркого огня. Был он небольшого роста, и, видимо, белое пламя било ему прямо по глазам.

— На сегодняшний день это лучшая наша бригада, — сказал он, обводя рукой всех штамповщиков. — Бригадир Фунтиков, наша гордость, старый штамповщик, наставник молодых. Все ребята план выполняют на сто двадцать — сто сорок процентов…

— Всегда такая высокая производительность труда? — осведомился фотокор.

— Да нет. Работа у нас незавидная, — продолжал Родичкин, — не всякий пойдёт сюда. Раньше шла разная шваль, заваль — пьяницы, лодыри. А теперь бригада подобралась отличная. Нам бы ещё такую бригаду, и жили бы мы хорошо. Ребята в основе молодые: Сеня Дудкин ослужил в армии, Лыткарин и Казанкин ждут своей очереди. Опытные штамповщики: Ермил Прошин, великолепный мастер своего дела, Михаил Никоноров, Мячик — все хорошие. Сейчас борются за звание бригады коммунистического труда.

— Я за этим сюда и приехал, — сказал фотокор. — В районе трикотажная фабрика первая откликнулась на этот почин, потом сообщили, что и вы поддержали…

— Поддержали, поддержали, — откликнулся мастер, стоявший за Родичкиным. — Комсомольцы выступили застрельщиками. Можете посмотреть наши соцобязательства — они висят в красном уголке.

— Сначала сфотографирую бригаду, — сказал фотограф. — Надо встать вместе… Здесь тесновато, пойдёмте в коридор или красный уголок…

Он всех разместил в коридоре, в центр посадив мастера и бригадира. В первом ряду сидели Казанкин, Лыткарин и Коля Мячик, во втором стояли остальные. Мишка хотел сфотографироваться с жигалой, но Колосов не разрешил.

— Почему? — Мишка был недоволен. Его курносый нос сморщился. — Вон Стаханов завсегда на фотках с отбойным молотком. Это его орудие труда. А я что не могу со своим орудием труда сфотографироваться? А то прочитают в газете и не поймут — кто такой штамповщик бус.