Юрий Любопытнов - Мурманский сундук

— Ты хорошо придумал, — сказал Фунтиков. — Неужели из-за этого стекла сегодня и мотался?

— Какое это имеет значение, — ответил Колосов и отдал стекло Ермилу: — Штампуй на память девочке бусы, от всей бригады, от всей штамповки….

— А почему должен это делать только один Ермил? — возмутился Мишка. — А мы что — рыжие? — Он просунул свой острый нос между плеч ребят. — Мы-то должны что-нибудь сделать? Я правильно говорю? — уставился он на штамповщиков.

— Правильно, — поддержал его Фунтиков.

— Конечно, правильно, — добавил Лыткарин. — Мастер стекла достал, Ермил штамповать будет, а мы в стороне выходит?

— Почему в стороне? — улыбнулся Фунтиков, положив руку на плечо Ермилу. — Пусть он на моём станке работает, я его так налажу, что ни одной горбатой бусинки не будет.

— А я жигало дам, — сказал Мишка. — Знатное жигало я сделал. Пусть и моя доля участия будет.

— А я оплавлю бусы, — вступил в разговор Коля Мячик. — Во, будут камешки! — Он поднял кверху большой палец.

— Когда штамповать будем? — спросил Ермил Колосова.

— Прямо сейчас. Чего ждать.

— Так, ребята, а я печку настраиваю, — сказал Саша. — Будут бусы на загляденье.

— Ты уж постарайся, — взглянул на него Фунтиков. — Чтобы без копоти. Красить бусы не будем.

— Всё будет хорошо, — отозвался Саша. — Я сейчас переналажу.

Он выключил горелку и компрессор, подчистил под печки, подбросил песку, чтобы легче было управляться и жар от расплавленного упущенного в печку стекла не так бил в лицо, кочергой поставил на середину пода ребром огнеупорный кирпич, чтобы об него разбивалась струя мазута, и пламя доставало до печурок. Включил компрессор и открыл вентиль мазутного трубопровода. Струя мазута вырвалась из форсунки, ударилась об кирпич, и от жары воспламенилась. Саша отрегулировал пламя, и в печи загудело.

Мишка достал с полки новое недавно сделанное жигало с изящной облепкой.

— Держи, Ермил! Делал на совесть. Не треснет.

Ермил положил на порожек жигало, разбил на мелкие куски привезённое мастером стекло, сдвинул в уголок, чтобы нагрелось.

Он подозвал Лыткарина:

— Прогони первую жилку.

Саша прилепил кусочек стекла к облепке и сунул в печь. Расплавил стекло, оно пристало к огнеупорной глине облепки, и скоро его набралось достаточно, похожего на большую редьку. Оно было не обычным: мягкое, как воск, внутри кроваво-красное, а на поверхности бело-оранжевое с серебристым отливом. Все столпились у станка и смотрели, как тонкая жилка, похожая на золотистый ручеёк, движется по жёлобу.

— Необыкновенное стекло, — изумлялся Фунтиков. — Я чувствую, что необыкновенное…

Мерцание «жилки», сильное у штампа, постепенно угасало, «камешки» бусинок, тиснутые по её середине, остывали, затухали, потрескивали. Кочережкой Никоноров разбил их, и они упали в бачок.

Фунтиков взял кусок остывшей «жилки», покрутил в руках, посмотрел на свет.

— Камушек хороший, ровный. — Давайте дальше.

Саша уступил место Ермилу. И так по очереди.

Быстро израсходовали всё стекло. Бусы бережно обшастали и отдали в нанизку.

На другой день Коля Мячик оплавил бусы. Они стали круглыми, и при электрическом свете голубовато переливались, а внутри белела тонкая перламутровая полоска, оставленная иглой штампа.

— Вот это бусы! — радовался Фунтиков. — Давно я таких не то, что ни делал, а не видал. Спасибо Колосову за хорошее стекло. Вот из такого всегда бы штамповать!

Колосов был рядом и исподлобья довольно поглядывал жёсткими глазами на бусы, вертел их, высыпал на ладонь. Они лежали в руке тугие, как зёрна.

20.

В штамповку заглянул Колосов. Лицо было весёлым, тонкие губы растянуты в улыбке. Он поманил рукой бригадира, а потом позвал всех остальных:

— А ну, сынки, прервитесь на две минуты.

Когда окружили его, он вытащил из нагрудного кармана пиджака сложенную вчетверо газету. Развернул и показал штамповщикам. Они увидели большую фотографию бригады на первой странице.

— Мы, — обрадованно прокричал Мишка и взял газету за уголок, чтобы фотография не перегибалась. — Точно мы… м-а-а, это тогда коррепондент приезжал. Сделал хорошо.

Все поочередно брали газету в руки и рассматривали фотографию.

— А какой заголовок! — воскликнул Колосов. — Вы прочитайте заголовок! Труженики будущей пятилетки. И фамилии ваши….

— Только одна наша бригада? — спросил Саша.

— В основном ваша. Здесь написано несколько строк про бригаду Кобылина, что она соревнуется с вами и всё.

— Но пока ей до нас далеко, — сказал Сеня Дудкин. — Пускай поднажмут.

— Ясное дело поднажмут, — ответил Колосов. — Я завтра у них в бригаде политинформацию проведу. Покажу эту газету и скажу, что нехорошо отставать.

— Вот взъерепенится Кобылин, — засмеялся Мишка. — Мужик он гонористый, самолюбивый…

— Самолюбия у него хватает, — согласился Колосов. — Смотришь, и обставит вас…

— Ну, уж дудки! — воскликнул Мишка, беря в руки газету. — Я так свое право быть в газете не отдам. Мы ещё посмотрим, чей козырь старше.

— Ну ладно, жмите, сынки, — сказал Колосов, забирая газету. — Собрание окончено, а то с разговорами план не выполните. А я пойду, повешу газету на доску приказов — пусть читают.

— И завидуют, — добавил Казанкин.

Колосов довольный вышел из штамповки.

21.

— Папка пришёл! — радостно закричала Вера и бросилась Ермилу на шею, когда он открыл дверь прихожей. — Бабушка, папка пришёл! — повторила она появившейся в кухне бабке Евдокии.

Евдокия, шевельнув занавесками, вышла из кухни и стала у перегородки, набрякшими от стирки руками держась за косяк.

— Здравствуй, Ермил, здравствуй, сынок, — поздоровалась она и, тяжело наступая на больные ноги, прошла к окошку и села на стул. — Раздевайся, проходи! Я сегодня печь жарко натопила…

Ермил был в новом демисезонном драповом пальто, в кроличьей шапке, из-под узкого воротника выбивался шерстяной шарф. Брюки были наглажены, на ногах тёмно-коричневые на толстой подошве кожаные ботинки.

Он положил бумажный свёрток, с которым пришёл, на комод, стоявший в простенке, не спеша разделся, пригладил волосы и сел на предложенный бабкой Евдокией стул. Верочка не отходила от Ермила, вертелась возле него, заглядывала в глаза, принесла куклу, уложенную в бумажную коробку, вытаскивала её, причёсывала ей волосы, разглаживала рукой платьице и снова укладывала на старое место.

— Куклу мне бабушка купила, — радостно хвасталась она. — Я её с собой возьму, правда, папка?

— Конечно, возьми, — отзывался Ермил, пряча от Веры глаза. — Саша не приходил? — спросил он, поглядев на ходики, уютно тикавшие на стене.

— Не приходил Саша, — ответила Вера.

— Раз обещал — придёт, — проговорила бабка Евдокия.