Юрий Любопытнов - Мурманский сундук

— Так Петруха подсказал — освободите дверь.

— Значит, надо отодвинуть эти маты от стены.

— Так точно, начальник Чукотки, — весело рассмеялся Афанасий. — И это надо делать не медля ни секунды, ибо неизвестно, когда придёт Петруха.

— Но до ночи он наверняка не придёт, — предположил Николай.

— И тем не менее надо спешить.

Сергея оставили на старом месте — наблюдать за входной дверью, откуда могли нагрянуть охранники, а Николай с Афанасием решили отодвинуть штабель от стены, но это не удалось. Перекладывать войлочные «ковры» было опасно — в любую минуту могли нагрянуть охранники.

Размышляли недолго. Маты, чтобы куча не разваливалась, были уложены особым способом, как делают кирпичную кладку, с заходом один на другой. Поэтому они с трудом выдернули снизу два мата и положили их наверх. В образовавшуюся нишу можно было пролезть ползком. Но она была слишком мала. Вытащили следующие два мата. В отверстие попытался протиснуться Николай. Он лёг на пол и стал втискиваться в нору, образовавшуюся между стеной и матами. Это ему удалось.

— Можно пролезть к двери, — сказал он, вылезши, — если её откроют.

— Может, ещё мат вытащить? — предложил Афанасий.

Николай не успел ответить, сильно закашлялся Сергей. Они в мгновение ока свернули один мат и заложили отверстие. Но это была ложная тревога — Сергея напугал шум, раздавшийся по ту сторону двери, видимо, менялась смена караула. Когда опять наступила тишина, он шёпотом спросил Афанасия:

— Ну что у вас?

— За матами дверь ведущая наружу.

— Значит, Петруха не зря поводил бровями в тот угол?

— Не зря. Оттуда нам надо ждать помощи. Только надо лаз расширить, чтобы мы могли выползти…

Приблизительно с час ушло на то, чтобы расширить нору. Когда это было сделано и заметены следы выполненной работы, они улеглись под баскетбольным щитом. Стояла тишина. Охранники не беспокоили пленников, никто их не вызывал, никто не приходил.

— Может, мы ошибаемся насчёт Петрухи? — спросил Сергей, самый недоверчивый из всех троих. Он заметно нервничал в ожидании предполагаемого побега.

— Не дёргайся, — ответил Николай, с укоризной посмотрев на друга. — Что он среди бела дня предложит нам бежать! Солнце только что зашло. Притом ещё ужин не приносили. И записка была не от Петрухи, а от кого-то другого.

— Что была сам видел.

— Так что ещё нужно?

— Возможно, это провокация…

— Опять ты за своё… Хватит, Серёжа, панику сеять, — одёрнул друга Воронин. — Кому выгодно нас дурачить?

— Всё может быть.

После своих кощунственных слов Сергей стал ещё мрачнее.

Афанасий глубокомысленно заметил:

— Что касается Петрухи, он у меня не вызывает подозрений. Николай прав: что мы теряем, если даже это и провокация? Несколько размялись, перекладывая маты. Физический труд укрепляет мышцы, — рассмеялся он и откинулся на мат. Но его поза говорила, что Афанасий до сих пор не уверен в правдивости слов записки — червь сомнения глодал и его душу.

Настроению друзей поддался и Воронин, доселе свято веривший оброненной Петрухой записке.

Время тянулось медленно. За окнами быстро потемнело, иногда посверкивало — надвигалась гроза. Ужина не приносили, и это вызывало беспокойство у пленников, не из-за того, что они были голодны, а из-за того, что не появлялся Петруха, который мог сообщить им дальнейшую информацию.

Часов около десяти дверь открылась и показался Петруха. Провозя тележку мимо Афанасия, тихо пробормотал:

— После двенадцати…

— Ты чего там бормочешь!? — прикрикнул охранник, услышавший тихо произнесённые слова, но не поняв их значения.

— Путается тут под ногами, — ответил Петруха и ногой пнул лежавший у прохода мяч.

— А ты рули, выкручивай колёса, — рассмеялся охранник, наблюдая за происходящим.

— Рули, рули, — огрызнулся Петруха. — Вам бы всё ржать, быки откормленные…

Он поставил тележку, как и в прошлый раз на середину просторного зала, и молча удалился. Забрав минут через двадцать тележку, он побарабанил пальцами по своим часам на руке, видимо, подчёркивая, чтоб не спали и ждали, и медленно покатил столик к двери.

Пленники прилегли на маты. За стеной было тихо. За окнами озярялось небо, но грома не было слышно, то ли гроза была слишком далеко, то ли толстые стены спортивного зала поглощали раскаты. За дверью раздались приглушённые голоса, видно, менялись караульные. Пленники уже знали своих стражей в лицо и даже имели представление о характере каждого. Их охраняли четверо, сменяясь каждые шесть часов. Из всех четверых самым паскуднейшим был Волдырь, проверявший заключённых через час, а то и чаще. В зале на ночь свет не гасили. Когда пленники спали, он отпирал дверь и просовывал голову, ошаривая глазами помещение, иногда входил, втягивал шумно носом воздух, как собака ищейка, и нарочито пересчитывал всех троих, тыкая в каждого пальцем, и ехидная гримаса перекашивала бескровное лицо:

— Все хорьки на месте, ефиоп вашу мать?! Нагуливайте жирку, патагонцы занюханные. Скоро мы вам будем делать чик-чик. — И он проводил пальцем у горла.

Афанасий всегда после подобных слов подбирался, как дикий зверь, глаза его поблёскивали и он готов был кинуться на Волдыря, но всякий раз Николай удерживал его:

— Чего ты этим добьёшься, — шептал он на ухо. — Он же шизик и хрон законченный, не видишь, что перед тобой больной человек. Ему место в дурдоме.

— В могиле ему место, — сдавался Афанасий, расслаблялся и отворачивался в сторону, чтобы не видеть ощеренной морды Волдыря, его грязной косички на затылке.

А Николай в это время вспоминал приключение на озере, когда двое хулиганов, какими он тогда их посчитал, чуть не утопили его. «Хулиганы», оказалось, состояли на службе у хозяина этого поместья, в котором их держали, и охраняли пленных. И Волдыря, и Обуха Николай узнал сразу, на болоте, когда дуровцы пытались отбиться от наседавших бандитов.

Волдырь, от души поиздевавшись, запирал дверь, и снова наступала тишина.

Время тянулось нудно медленно. Смутное беспокойство то овладевало пленниками, и сомнения закрадывались в душу, то сменялось радостным чувством, что по воле или прихоти какого-то благожелателя они скоро могут вырваться на свободу из этого душного и гулкого спортзала. Сидели они молча, прислушиваясь к каждому шуму, доносившемуся извне.

Когда время приблизилось к полуночи, в гробовой тишине, при вспышках молний за окнами, они вдруг услышали за матами, в углу, за стеной царапанье — кто-то осторожно вставлял ключ в замочную скважину. Пленники встрепенулись и вскочили на ноги. Афанасий подбежал к матам, приложил ухо к стене. Ключ скрежетнул снова, потом тихо щёлкнул, один раз, второй. Очень тихо приоткрылась дверь, слышно было скольжение металла о металл. Дверь открылась шире, и Афанасию показалось, что кто-то протискивался в неё. Он откинул мат, которым был закрыт лаз с их стороны. Показалось красное и потное лицо Петрухи, перемазанное маслом и приставшей пылью. В руках он держал круглую жестяную маслёнку. Он только что-то хотел сказать, как у входной двери лязгнули ключом. Афанасий затолкал Петруху в отверстие, задвинул мат и в два прыжка очутился на прежнем месте. Его примеру последовали и Николай с Сергеем.