Юрий Поляков - Гипсовый трубач

— Еще бы! — подтвердил Жарынин.

— Не помню… — сознался Кокотов.

— Ну как же! Личный секретарь канцлера, наш агент, подсадил Вилли на камасутрин и вербанул. А потом началась «катастройка». В девяносто первом все рухнуло. Четвертое управление Ельцин сначала впопыхах разогнал, а когда, захворав от пьянства, спохватился и восстановил, камасутрина в спецсейфе не оказалось, как, впрочем, и много чего другого…

— Значит, камасутрина больше нет? — огорчился автор «Сумерек экстаза».

— Ну почему же — нет! Ничто не исчезает бесследно. Ящику я достал. Посмотрите, как расцвела Злата! Могу и вам поспособствовать.

— Не нуждаюсь! — гордо отказался игровод. — Вот Андрею Львовичу не помешает.

— Мне тем более не нужно, — отверг гнусный намек писодей.

Некоторое время ели без слов, и было слышно, как Болтянский щелкает челюстями.

— Ну, а как идет ваш сценарий? — не умея долго молчать, спросил Ян Казимирович.

— Прекрасно! — ответил Жарынин.

— Знаете, мои молодые друзья, что я, старый щелкопер, вам посоветую: не злободневничайте! Это так быстро и так безнадежно забывается. Ну кто, кто сейчас помнит мой знаменитый фельетон «Ода туалетной бумаге»? А ведь из-за него с треском сняли министра целлюлозно-бумажной промышленности! Кто, кто вспоминает мои «Афинские пробы» — про то, как под видом кинопроб, теперь сказали бы кастинга, устраивались групповые оргии с молодыми актрисами! А ведь за это исключили из партии директора Свердловской киностудии…

— Я помню! — воскликнул режиссер. — Мы во ВГИКе читали и так смеялись!

— Ну, разве что вы, Дмитрий Антонович! Нет, Илюша Ильф всегда меня учил: «Болтик, фельетонами выстлан путь к забвению, решайся на большие формы!» Но я так и не решился. Хотя сам-то он с Женькой Петровым любил вставить кому-нибудь злободневный фитиль. Ну, к примеру, знаете ли вы, что знаменитый эпизод из «Золотого теленка», когда антилоповцы чуть не бросили Остапа Бендера на растерзание разъяренным удоевцам, навеян вполне реальными событиями? Помните, как великий комбинатор мчался за «Антилопой Гну» и кричал: «Всех дезавуирую!»? Так вот, подобный случай произошел с Троцким во время Гражданской войны, под Свияжском. Лев Давыдович, как обычно, увлекся любимым делом — децимацией, казнил каждого десятого красноармейца за самовольное отступление с позиций, а командир его личного бронепоезда Чикколини получил известие, что белые, прорвав фронт, окружают, и приказал с испугу: «Полный вперед!» Главвоенмор еле догнал по шпалам свой бронепоезд и чуть всех от обиды не пострелял. Этот исторический факт был широко известен в партии, Сталин, читая «Золотого теленка», страшно хохотал и наградил авторов командировкой в Америку.

— Учитесь, Кокотов! — наставительно заметил игровод.

— А сцена с Эллочкой-людоедкой в «Двенадцати стульях»? — продолжил ветеран пера. — Помните знаменитый диалог: «Прекрасный мех! — Это мексиканский тушкан! — Вас обманули! Это шанхайские барсы! Я узнаю их по оттенку…» Конечно, мы понимали тайные политические намеки и смеялись до колик…

— Какие намеки? — осторожно уточнил писодей.

— Ну как же! Политбюро разделилось: сталинцы поддерживали китайскую революцию, а троцкисты — мексиканскую. Вот почему Льву Давыдовичу потом только в Мексике и удалось пристроиться на жительство. Каковы злыдни! Мех мексиканского тушкана из кролика собственноручно изготавливает Эллочка, а весь ее словарь состоит из дюжины выражений: «хо-хо», «парниша», «хамишь!», «красота!»… Это был настоящий плевок в Троцкого, который считал себя, в отличие от немногословного Кобы, великим оратором. Поняли теперь? М-да, победи Лев Давыдович — голов бы ребятам не сносить!

Некоторое время все трое молча пили компот, размышляя о превратностях истории.

— Ян Казимирович, вам надо мемуары писать! — польстил Кокотов с далеко идущими намерениями.

— Зачем? Если я напишу правду, никто все равно не поверит, решат, что Болт на старости лет спятил. Еще и похоронят в отместку не по-людски. А врать, к тому же письменно, в мои годы неприлично. Я по вранью план давно перевыполнил еще в «Правде». Лучше я вам расскажу, а вы, голубчики, запомните и детям передайте. История моего рода — вещь удивительная!

— О, мне пора! — взглянув на часы, воскликнул игровод. — Хочу все-таки поговорить с Верой Витольдовной.

— А я вас с удовольствием послушаю! — объявил автор «Полыньи счастья» и в подтверждение подпер щеку рукой.

— На чем я остановился? — спросил Ян Казимирович, обиженно не ответив на прощальный кивок Жарынина.

— На том, что братья встретились на переговорах.

— Верно! Спасибо! Вы очень внимательный молодой человек. Конечно, каждый из них доложил начальству об этой встрече. А как же? Дисциплина — прежде всего. И вот весной 1920-го Пилсудский, одержимый безумной идеей Междуморья…

— Простите, какой идеей?

— Польша от моря до моря. Пан Юзеф мечтал возродить Речь Посполитую в границах 1772 года и вернуть восемь отторгнутых воеводств, хотя на самом деле это были русские земли. Впрочем, никогда до конца не поймешь, где чья земля… Но для того и существуют историки — их дело доказывать, почему эта земля наша, а не чужая. И вот Пилсудский, соединясь с Петлюрой, в апреле двадцатого напал на молодую Советскую республику. Мой брат Станислав служил в ту пору в Киевской ЧК. Когда враг, сбив заслоны, обложил город, все ушли на фронт. Стась попал к Буденному — в Первую конную, в особый отдел. Постепенно Красная Армия перегруппировалась, оправилась, подтянула резервы и перешла в наступление. В июле она уже стояла под Варшавой. И тут случилось «чудо на Висле» — белополяки отбросили красных и погнали прочь, захватывая города. Знаете, если на войне совершаются чудеса, значит, кто-то наделал много ошибок. Все оказались хороши: Тухачевский, Егоров, Сталин, Буденный — лебедь, рак и щука… Кончилось все страшным разгромом. Под Замостьем Стась попал в плен к полякам. Его отправили в Тухольский концлагерь. Страшное место: люди ходили на морозе голые, голодали, за малейшую провинность могли изувечить, а то и просто шлепнуть. Пьяные охранники врывались ночью, кричали: «Вставай, збюрка!» — и били до полусмерти. Сколько народу заморили паны — страшно подумать! Тысяч сто, не меньше! Станислава взяли в плен в кожаной тужурке, да еще нашли в планшете мандат ЧК и поэтому держали в самых страшных условиях вместе с другими коммунистами, краскомами и чекистами. Не миновать ему гибели, но он знал по-польски и снискал сочувствие молодого, еще не очерствевшего сердцем постерунка…

— Минуточку, Ян Казимирович. Как-то странно получается…

— Что именно?

— Вы сказали страшные условия, голод… И вдруг — постерунок. Разве пленные не сами себе стирали?