Жильбер Сесброн - Елисейские поля

Однажды он спросил у Адриена, нельзя ли будет отпечатать на следующей партии афиш — о, это, конечно, ребячество, но все же… — где-нибудь в уголке маленькую («Что он обо мне подумает?»), совсем крошечную буковку «П» — нечто вроде подписи. Разумеется, нет и речи о том, чтобы напечатать полностью: «Пупарден». Но малюсенькое «П» — неужели никак нельзя?

Сдерживая смех, Адриен ответил:

— Но, дядюшка, у вас уже есть свой знак, своя подпись, вот она — «Синопкино»…

И в самом деле, на каждой афише, в правом нижнем углу, был оттиснут маленький Фирменный знак, своего рода герб: молния, звездочка и коринфская капитель, а под этим — упомянутое загадочное сокращение. И хотя господин Пупарден предпочел бы букву «П», он полюбил и этот маленький герб. Он мог рисовать его часами, и дело дошло до того, что он отдал граверу свой перстень с печаткой — заменить этим знаком вензель «АП» красовавшийся там со дня женитьбы.

Адриен не замедлил использовать новое дядино увлечение, отправляя к нему на прием бесталанных оформителей, предлагавших свои услуги. Господину Пупардену было строжайше предписано отвергать их предложения. Однако он беседовал с ними часами, давал им советы, напускал на себя вначале важность, а под конец сердечность, и художники уходили, очарованные новым управляющим.

По воскресеньям, гуляя с госпожой Пупарден, он останавливался у каждой афиши и подвергал ее подробному критическому разбору, используя недавно усвоенные термины: «Вон там графика неплоха. Цветовая гамма вполне удовлетворительна, но вот шрифт подкачал». И так далее.

На беду, господин Пупарден взял под свое покровительство несколько оформителей — из числа самых бездарных — и предложил, потом порекомендовал, попросил и, наконец, стал уговаривать Адриена доверить им какой-нибудь заказ. «Я, кажется, потерял бдительность», — подумал молодой человек и переориентировал дядюшку на участие в просмотрах.

Теперь каждое утро господин Пупарден присутствовал при показе очередной новинки — в обществе газетчиков, режиссеров и актеров. Когда у него спрашивали пригласительный билет, он торжественно провозглашал: «Синопкино!»

— А, афиши! — любезно откликнулся как-то один из контролеров. — Поздравляю, мсье, отличная фирма!

Эта похвала на протяжении многих дней служила пищей для разговоров в доме Пупарденов. Постепенно господин Пупарден примелькался на просмотрах. В одном из кинематографических журналов появился даже шарж на него — правда, среди десятка других силуэтов и к тому же на заднем плане, но ведь это был точно он: «Во-он там, разве вы не узнаете?» Развернутый на нужной странице, журнал долгое время лежал на столике в гостиной. Госпожа Пупарден, вновь начавшая приглашать «на чашку чая» по вторникам, с гордостью демонстрировала ее приятельницам; те разглядывали карикатуру с завистью и ахали на все лады.

Поскольку дела фирмы процветали, Адриен повысил господину Пупардену оклад до шести тысяч франков. Тот решил не сообщать об этом супруге — во всяком случае, не в этом месяце. Он заказал себе костюм — точно такой же, в каком снялся в своей последней картине знаменитый Ремю [3] Ремю — псевдоним популярного французского комического киноактера Жюля Мюрера (1883–1946). . Госпожа Пупарден была в ужасе, но покорно сопровождала супруга на примерки. Тот обычно задерживался, чтобы шепнуть портному: «Сделайте сзади разрез» или: «Не забудьте кармашек для часов на пиджаке!»

— Знаки отличия будут? — равнодушно осведомился мастер накануне выдачи заказа.

— Э-э… ни в коем случае! — отозвался господин Пупарден тоном, каким отвечают официанту, предложившему к рыбе красного вина.

В счете значилось всего 800 франков — четыре сотни господин Пупарден заплатил портному авансом без ведома жены. Успокоенная, та принялась усиленно рекомендовать мастера знакомым.

— Правда, фасоны у него чересчур современные, — говорила она. — Понимаете, он шьет в основном для деятелей кино.

Спустя некоторое время ей кислым тоном начали пенять:

— Дорогая, но ведь ваш портной берет за костюм тысячу двести франков — это гораздо больше, чем вы говорили!

Подвергнутый допросу с пристрастием, господин Пупарден объяснил, что ему портной сделал, мол, скидку. Это еще выше подняло его авторитет в глазах жены, но мало-помалу он запутался в мелком вранье, которое хоть и давало ему в руки две тысячи франков, но требовало величайшего внимания.

Упоминанием о наградах портной разбередил господину Пупардену душу, и он спросил у племянника, не учрежден ли специальный орден для Работников кинопромышленности.

— Пока еще нет, — со смехом ответил тот, но, увидев, как вытянулось от разочарования дядино лицо, добавил: — Впрочем, попробую устроить вам орден Почетного легиона, если вас это забавляет.

«Забавляет! Для этой молодежи нет ничего святого!» — подумал господин Пупарден, но ему важно было одно: он достоин «креста». В тот же вечер он небрежно бросил жене:

— Похоже, наверху подумывают представить меня к «кресту».

— К кресту?

— К ордену Почетного легиона.

— Почетного… Великий боже, Альбер, быстро же ты идешь в гору! — воскликнула она с гордостью и бросилась обзванивать знакомых, которые отныне стали обращаться к господину Пупардену не иначе как с многозначительной улыбкой или подмигиванием: «Ну что, вас уже можно поздравить?» — словно он вот-вот должен был разрешиться от бремени.

— Дядя Альбер, если у вас нет занятия поинтересней, приглашаю вас поехать со мной в студию.

— В студию? — переспросил господин Пупарден и надел шляпу: с первыми лучами весеннего солнца он отказался от пальто, чтобы выглядеть истинно «по-елисейски». — Я в вашем распоряжении!

Пока они ехали в машине, он воспользовался случаем, чтобы небрежным тоном расспросить Адриена о структуре своей фирмы и о конкретных обязанностях управляющего. Племянник терпеливо разъяснил ему все в очередной раз, и в очередной раз господин Пупарден ровным счетом ничего не понял. «В конце концов, — сказал он себе, — хватит и того, что я вообще участвую в его махинациях! Раз все идет без сучка без задоринки…» И он решил никогда больше об этом не заговаривать.

В студии царила суета, как в большом муравейнике: снималась сцена приема у Талейрана. С появлением Адриена вмиг воцарились тишина и спокойствие. «Вот что значит хозяин», — с гордостью подумал господин Пупарден: в эту минуту в нем говорили родственные чувства.

— Господа, — представил его Адриен, когда их обступили, — не знаю, знакомы ли вы с мсье Пупарденом он заведует рекламой наших фильмов…

Присутствовавшие воззрились на Альбера с уважением и боязливым трепетом, которые обычно испытывают перед истинным профессионалом. Самому господину Пупардену было слишком хорошо знакомо это двойственное чувство, чтобы он не прочел его в обращенных на него взглядах, и он слишком много от него страдал, чтобы не почувствовать себя польщенным — скорее боязнью, нежели уважением. За несколько недель он настолько понаторел в искусстве пускать пыль в глаза, что и теперь принялся расхаживать по студии со скучающим видом человека, который изучил тут все до тонкости (хотя на самом деле все это было ему в диковинку), и только сев с Адриеном в машину, попросил его разъяснить, что к чему.