Николай Плахотный - Вид с больничной койки

— Да вы что! Повесть пишу.

Зрачки жрицы медицины сузились, как у снайпера.

— Вы к нам лечиться приехали или… Подымите-ка рубашку, послушаю.

Будто заведенный, делаю глубокие вдохи. Поворачиваюсь — подставляю спину. Нутро гудит и клокочет.

Наконец Инна Аверьяновна отстранилась. Повесила на шею фонендоскоп и, ни слова не обронив, повернулась лицом к соседней койке. Никаких не сделала пометок хотя бы на клочке бумаги, — для видимости, для проформы. А ведь, бывало, начиная обход по палатам, врач нес в оберемке кипу папок с историями болезней, чтобы по свежим впечатлениям что-то зафиксировать или уточнить.

Да что там говорить, процесс лечения теперь упрощен до предела. Больничный персонал общается с лежачими формально. Нет душевности, взаимопроникновения. За месяц пребывания в ГКБ-61 в нашу палату ни разу не наведался завотделением пульмонологии или хотя бы его зам. По коридору все куда-то бегут как угорелые, — отводят глаза, не отвечая на приветствия. Такое ощущение, будто все происходит на вокзале. При всем при том много неряшливости в мелочах. При расставании на руки мне выдали выписной эпикриз, перевранный от начала до конца. В нашей поликлинике его не рискнули приобщить к делу, выбросили в корзинку. Участковый врач при этом изрекла: «Фу, какая все же безответственность».

Впрочем, все это в душе всплыло потом.

Как только Инна Аверьяновна покинула палату, я опять развернул на койке письменный «плацдарм». В таких случаях сожители из деликатности оставляли меня одного — ушли на прогулку, разбредались на процедуры. В тот же день будто сговорились, никто со своих мест не тронулся: кто-то с головой в прессу углубился, кто-то просто лежал на спине, вперив зенки в потолок, бессвязно размышляя о вечном, суетном и о всякой всячине.

С противоположного ряда коек, будто с другого берега реки, донесся голос:

— Все-таки следовало б о докторах хотя бы малую заметочку в «Московском комсомольце» тиснуть.

Наконец-то голос подал новичок Сергей. С однопалатниками он не контачил, держался индифферентно, много курил. Бегал куда-то в подсобку. Причем компанию ему составлял весьма импозантный господин из персональной палаты. Наверняка их связывали какие-то дела-делишки. В свободное от перекуров время наш молчаливый собрат погружался в пучину детектива, этой замусоленной рванью заполнен был рюкзак.

Внутренняя разведка донесла: Сергей-то был не лыком шит, промышлял в рекламном бизнесе. Потому имел реальную возможность занять койку (или же всю палату) в более достойной клинике, однако по недоразумению угодил в занюханную 635-ю.

В тот день и в тот час, возможно, нервишки нашего бизнесмена дали сбой и он за компанию замитинговал: призвал бумагомараку замолвить в прессе словцо от имени и по поручению «обреченных на заклание».

— А мы вам дровишек в костерок подбросим, — выдал реплику бывший советский гегемон.

Перед тем как по «скорой» попасть в 61-ю, пол срока провел я в 57-й, да сбежал.

Госпитальная атмосфера напрягает чувства, обостряет внутреннее зрение. С глаз как бы спадает пелена. Палатный пациент может часами вслушиваться в происходящие в нутре своем процессы, периодически впадая в забытье; другие читают все, что попадает под руку; между тем параллельно идет процесс осмысления бытия чуть ли не от рождения. Незримое становится очевидным. Конечно, особ статья — разговорчики, сперва вполголоса, незаметно переходящие в ярые споры, от которых то дух захватывает, то душа немеет. Хорошо еще ежели так, бывает и похлеще.

На призыв Бориса Сергеевича первым откликнулся присоединившийся к нашей компашке молодой человек. Накануне вечером его доставила в больницу своим транспортом (на двух авто) целая свита домочадцев. Сопалатникам новичок пока еще не представился. Похоже, все еще был, так сказать, в домашнем кляре. После полудня начал проявлять интерес к окружающей обстановке.

— Лечить-то когда начнут? — вякнул парень, отрываясь от экрана мобильника.

Николай Егорович, не подымая головы, отреагировал:

— Не гони, друг, лошадей. И до тебя черед дойдет. Скажи-ка для начала, как тебя звать-величать?

— Да Владимир я. И лекарства со мной. Целый пакет.

Тезка мой ловко подмигнул:

— Это ты правильно сделал. Купленными за свои деньги пилюлями поддержишь семейный бюджет министра Зурабова.

Владимир, похоже, не уловил юмора. Положил свой мобил на тумбочку и стал рассказывать, как среди лета подхватил он пневмонию… Эта хвороба у них наследственная, семейная. В прошлом году от нее отец скончался. А недавно и дядю крестного похоронили. За неделю, как свечка, сгорел. Был же здоровяк, таежный охотник.

— И где же эта беда случилась? — приподнял голову палатный комиссар Пахомыч.

Паренек напрягся, почесал затылок:

— В пятьдесят седьмой, на Парковой улице.

Надо ж, какое совпадение. Полгода назад лежал и я в той же клинике. В том же отделении пульмонологии. И сразу ж во всех деталях и подробностях живо представил обстановку и порядки на пятом этаже, где целую неделю манежили меня поначалу в коридоре, затем, как бы в порядке великой льготы, поместили в двухместную палату, где три месяца кряду боролся за жизнь несчастный москвич в окружении неисправной аппаратуры.

Но и мне тоже порядком досталось. В мое нутро влили больше литра дешевых антибиотиков (то бишь самого низшего качества); порвали вены; руки от кистей до плеча почернели, стали похожи на залитые водой головешки. Кстати сказать, сутками раньше те же самые «процедуры» я получил в имеющей мировую известность Боткинской больнице, откуда этапным порядком меня перебазировали на ул. 11-я Парковая.

Я сейчас в затруднении: не знаю, какое в данном контексте слово вставить — «парадокс» или же в строку просится более жесткое имя существительное… Коротко ситуация была такова. Над головой, где стояла моя койка, двумя этажами выше находятся апартаменты научно-исследовательского института пульмонологии. По логике вещей, это же святая святых важнейшей отрасли медицины, определяющей стратегию, тактику и порядок в масштабе страны. А между тем, двумя этажами ниже царит такая рутина — кричать криком хочется.

Вот, пожалуйста, один образчик врачебной безграмотности в сочетании с разгильдяйством. Обычно переступившего порог приемного покоя прежде всего препровождают в рентген-кабинет. Я признался доктору: за неполный год уже трижды подвергался радиационному облучению.

— Многовато, — обронила рентгенолог. И следом добавила: — Может, как-нибудь обойдется.

Не обошлось. Палатная опекунша, выслушав мои объяснения, тихо встала со стула и упорхнула в ординаторскую. Через пять минут у моего ложа возникла заведующая отделением Н. И. Рогачева.