Антон Соловьев - Lubvi.NET

Какими глупыми мне теперь показались вчерашние мысли по дороге домой. Я найду другую девушку, я буду счастлив? Да разве это возможно, разве можно быть счастливым с кем-то кроме нее? Разве я теперь смогу нормально жить, учиться? Кто я теперь без нее? Как я буду вообще ходить мимо всех мест, где мы сидели рядом, где мы бродили, смеялись и иногда даже в шутку бранились. А она, что она теперь думает обо мне? Я вернулся в комнату и кинулся к телефону. Я снял трубку и долго вслушивался в длинный гудок, пока его не сменили короткие. Я знал телефон Яны наизусть и, что самое страшное, по прошествии более чем восьми лет я до сих пор помню его наизусть. Но ни разу, ни разу за этот долгий срок я так и не смог набрать этот номер.

Я повесил трубку обратно на рычаг и криво ухмыльнулся своему отражению в зеркале. Зачем звонить? Чего я этим добьюсь? Зачем? Наше королевство правды вчера было успешно ею разрушено, но я был рад, я был действительно рад, что королевство лжи также не просуществовало слишком долго. Теперь там руины, треснувшие камни, покрытые мхом. И ворон сидит на покосившейся башне донжона и чистит перья.

Можно было думать о ней и о том, что она сделала — все, что угодно. И мое отношение к этому могло быть каким угодно: как к непонятой мною жертве или как к циничному шагу: сплю с наглыми, гуляю с умным. В общем, я был в этом полностью свободен. Но как я ни пытался вызвать в себе ненависть к Яне, я на это не был способен. Только тогда, в то самое злополучное июньское утро 26 июня 1998 года я окончательно понял, как люблю я эту девушку и что моя жизнь без нее теперь не имеет никакого смысла. Но где-то в самом потайном уголке моего сознания очень тихо со мной стал говорить здравый смысл. Он успокаивал меня, говорил, что это всего лишь агония, что надо всего-навсего пережить этот страшный безумный день, а завтра будет легче. Я пытался убедить себя в том, что после агонии обычно наступает смерть.

И эта любовь умрет во мне и родится любовь новая, обновленная, любовь к совсем другой девушке. И я буду снова счастлив, но без прежнего фанатизма. Это был шанс, маленький, но все же шанс отказаться от страшной, фанатичной языческой любви, как я теперь это называю, чтобы обрести новое чувство. Но тогда все было тщетно. Здравый смысл, получив возможность выговориться, был благополучно забыт. А между тем на часах уже была половина одиннадцатого утра, и я понял, что если сейчас не займу себя каким-нибудь делом, то просто сойду с ума от переживаний, самобичевания и жалости к самому себе.

Я честно пытался заняться чем-нибудь. Сначала я включил компьютер и решил поработать над статьей, которую обещал сделать как только закончатся экзамены. Но работа не шла. Я думал над каждым словом, постоянно ходил курить на лоджию, затем опять садился работать. Но вместо ровных рядов строчек передо мной вставало лицо Яны с мокрыми от слез глазами. Я выключил компьютер и сел читать книгу, при этом убеждая себя, что список литературы на следующий семестр выглядит устрашающе. Но едва я прочитал страниц десять, как понял, что постоянно теряю нить повествования. И тогда я с ужасом осознал, что ничем полезным заняться не смогу.

Я прекрасно понимал, что лучшим лекарством в подобном случае является разговор по душам. Но я не знал ни одного человека, который мог бы меня сейчас понять, проникнуться моей бедой. Большинство моих друзей похлопали бы меня по плечу и сказали, что, мол, молодец, Андрюха, бросил эту шлюху, которая гуляла налево.

Мама бы вообще сказала, что это Господь показал истинное положение вещей. У мамы как что необычное случается, так она сразу видит в этом Божье провиденье. Я, конечно, не спорю, что Господь нередко вмешивается в то, что творится на Земле, иначе бы тут вообще был один сплошной бардак и хаос. Но я не думаю, что Господа Бога, который наверняка сейчас занят более важными вещами, например политикой или мировой экономикой, или непрекращающейся ни на минуту войной на Святой Земле, вряд ли волнует судьба московского студента и его взаимоотношения с сокурсницей. По поводу себя я никаких иллюзий не питал.

А мой папа вообще произнес бы глубокомысленную речь о том, что на своих ошибках надо учиться, затем он вспомнил бы пару десятков похожих историй из собственной жизни и под предлогом просветления головы поручил бы мне какую-нибудь важную, на его взгляд, работу. Например, набить ему очередной договор или что-нибудь в этом роде. Так что говорить мне было не с кем и, как оказалось, незачем. И я, полностью раздавленный своим безысходным чувством любви не нашел ничего лучшего, чем пойти погулять. Не сидеть же дома, в четырех стенах, слушать гул вентилятора, баюкать свою израненную любовью душу, смотреть в потолок и гадать, когда же отпустит меня эта страшная агония любви.

Выйдя из дома, я долго стоял у подъезда и решал, куда же мне пойти. Выкурив две сигареты, я пришел к выводу, что идти мне, в общем-то, некуда. Когда в связи с окончанием сессии в жизни появляется огромное количество свободного времени, то ты отчетливо понимаешь, что девать-то тебе его некуда. Тем более, очень многие планы на летние каникулы я связывал с Яной. Яна… При мысли о ней мое сердце снова болезненно сжалось. Я достал из рюкзака бутылку минералки, хлебнул, а затем просто зашагал куда глаза глядят.

День был жарким и немного душноватым. Солнце успело основательно прокалить асфальт, но я не обращал внимания ни на жару, ни на духоту, ни на палящее солнце, я просто вышел из дома и шел без определенной цели.

Как же изменился мир, когда из него исчезла щемящая радость любви. Несмотря на залитые летним солнцем улицы, мир мне тогда казался серым и безжизненным, люди снова, как в далеком детстве, напоминали чудовищ, лишь для маскировки надевших человеческие личины. Я старался идти быстро и чувствовал, как с каждым шагом какая-то страшная, жуткая сила сдавливает мне железными тисками грудь. Это сила готова была раздавить мою душу, вырвать сердце и бросить пульсирующий красный комок на раскаленный, покрытый пылью асфальт. Агония продолжалась, а я все шел вперед, и с каждой минутой мысль о том, что теперь-то уж точно моя жизнь кончена, становилась все более навязчивой.

Я жил, да и сейчас живу, между станциями метро Красногвардейская и Домодедовская. Район у меня спальный, достаточно тихий, драки бывают редко. Еще каких-нибудь двадцать лет назад здесь были деревни, а вокруг них — обширные яблоневые сады. Потом здесь построили многоэтажные панельные дома, большую часть садов вырубили. Однако небольшие островки прежнего яблочного изобилия остались.

Я шел по яблоневому саду, расположенному аккурат под моим окном. Наиболее красив этот сад весной, когда деревья покрываются белыми и чуть розоватыми лепестками. У древних кельтов существовало поверье, что после смерти душа человека отправляется на яблочный остров, на Аваллон, где пребывает в вечном блаженстве. Согласно одной из легенд, на этот остров отправился и любимый мною король Артур. Так что весной под моим окном все вокруг превращается в подобие кельтского рая, да и сейчас сад выглядел красиво. Это через два месяца алчные до дармовых яблок жители окрестных домов придут с пакетами, будут лазить, ломать ветки, и все ради маленьких, очень кислых зеленых яблок, которые и годятся-то только на варенье.