Марсель Эме - Красавчик

Она потянулась к телефону. По логике вещей мне следовало согласиться, поскольку в глубине души я был согласен со всеми доводами Люсьены и не мог подобрать сколько-нибудь веского возражения, но ее в любом случае необходимо было поставить на место. Кроме того, я был уязвлен тем, что она придала столь мало значения моему письму. Жестом остановив ее, я довольно сухо сказал:

— Я еще слишком неопытен в вашем деле, чтобы по достоинству оценить ваши аргументы, но я обещал свое сотрудничество господину Серюзье. Если я не ошибаюсь, как раз об этом и говорится в его письме.

— Что ж, хорошо, — не моргнув глазом, ответила Люсьена. — Когда вы намерены приступить к работе?

— Сегодня же.

— Тогда я введу вас в курс дела.

Она написала на листке бумаги названия зарубежных фирм, чей товар я должен сбывать, минимальные цены для товаров разных категорий и некоторые другие вспомогательные сведения. Все уместилось на полстранице.

— Вот, — сказала она, протягивая мне листок. — Теперь дело за вами.

Она встала, но я продолжал сидеть.

— Простите, — сказал я, — но я бы еще хотел получить перечень клиентуры.

— Те клиенты, с кем мы уже имеем дело, не могут быть включены в сферу вашей деятельности. Это было бы и впрямь чересчур легким заработком.

— Но ведь в таком случае я рискую вступить в переговоры с кем-нибудь из них, не подозревая, что они и так уже наши клиенты.

— Сомневаюсь, — с иронией в голосе отозвалась Люсьена. — Впрочем, вам достаточно держать меня в курсе ваших планов. Я вас уведомлю.

Она снова встала из-за стола. Я не пошевелился.

— Разрешите узнать, мадемуазель: в случае, если кто-нибудь из моих будущих клиентов попросит вас дать мне характеристику, могу ли я рассчитывать, что она будет положительной?

Это было глупо. Наши шансы в этой игре были неравны: я знал все ее карты, но не раскрывал своих, так что мне надо было всего лишь посмеяться про себя над таким нелюбезным приемом. Но я так основательно влез в новую шкуру, что враждебность Люсьены задела меня за живое.

— Мне непонятен ваш вопрос, — слегка зардевшись, ответила Люсьена.

— Непохоже, чтобы друзья господина Серюзье внушали вам доверие, — со смешком добавил я. — Признаться, после разговора с ним я надеялся на более теплый прием.

— Я всего лишь его секретарь. Подбадривать вас не входит в мои функции.

И она смерила меня таким взглядом, что я пришел в бешенство. Я уже перестал понимать, кто я такой на самом деле. Беды, которые обрушились на мою голову в результате метаморфозы, и вымышленные беды того, чью роль я играл, сливались у меня в сознании воедино — не сам ли я был тому виной? — и порождали невыносимо тягостное чувство отверженности. Сюда примешивалась, видимо, и горечь от того, что я не мог открыться ей, Люсьене, которая была мне так близка. Люсьена же неторопливо, с достоинством вышла из-за стола и устремила взгляд на дверь, давая понять, что разговор закончен. Я почувствовал, что багровею. Должно быть, и глаза налились кровью. Встав перед Люсьеной, я запальчиво выкрикнул: — Этого вы могли бы мне и не говорить. Да, не вам подбадривать несчастного, который потерял все и которому не на что больше надеяться в жизни. Вы правы, не растрачивайте свои душевные силы на неудачника. Какой с него прок? Любыми средствами уберите его со своего пути, а если у него остался шанс, пусть даже самый крохотный, не брезгуйте отнять и его. Подтолкните его к бездне. Скажите ему: ты потерял жену, детей, состояние, у тебя нет ни денег, ни ремесла, так подыхай же! Последнему псу — и тому дадут глоток воды, бросят кость, а мне говорят — подыхай, твое место на свалке, ты ничтожество, полное ничтожество!

Слова застревали у меня в горле, я стал задыхаться. Из глаз брызнули слезы. Отвернувшись к окну, я разразился рыданиями. Я содрогался, стонал и всхлипывал. Нечто подобное я слышал в детстве, когда выносили покойника. Так продолжалось несколько минут. Казалось, слезы никогда не иссякнут. Впрочем, они приносили мне облегчение, как будто даже восстанавливали некое внутреннее равновесие: именно такую, чрезвычайно бурную реакцию и должно было рано или поздно вызвать случившееся со мной невероятное происшествие. Между тем Люсьена подошла к окну и молча встала позади меня. Я услышал, как она пробормотала:

— Я была не права. Простите меня, прошу вас.

Я ответил не сразу. Последние рыдания еще рвались наружу.

— Я была не права, — повторила она.

— Нет, это я повел себя глупо, — сказал я, не поворачивая головы. — Вы поступили как должно.

— Я не должна была так обескураживать вас. Это непростительно.

Пока мы обменивались репликами в том же духе, я всхлипывал и держался к ней спиной. Мне было стыдно за этот приступ отчаяния, в котором к тому же была изрядная доля фарса. Наконец я резко повернулся, широкими шагами пересек кабинет, взялся за ручку двери и сказал: — Сожалею, что устроил вам такой концерт. Сообщите, пожалуйста, господину Серюзье, что я отказался от его предложения.

— Прошу вас, — проговорила Люсьена, идя за мной по следам, — будьте великодушны. Забудьте все, что произошло. Иначе я не прощу себе, что так плохо вас приняла, да и господин Серюзье мне этого не простит.

Она подошла ко мне вплотную. Ее славные черные глаза были влажны от раскаяния и теплых чувств. Я потупился словно в нерешительности.

— Приходите сегодня после обеда или завтра. Я подготовлю для вас самые подробные инструкции, которые облегчат вам задачу. Механизм нашего дела весьма несложен. Вот видите, — добавила она и улыбнулась, — я честно признаюсь, что прежде морочила вам голову.

— Если бы я был уверен, что вы были не правы, — пробормотал я. — Впрочем, поживем — увидим. Раз вы так мило, от чистого сердца предлагаете, я приду, но не раньше, чем заключу хотя бы одну сделку.

Расстались мы дружеским рукопожатием, в которое Люсьена вложила чуть ли не материнскую теплоту. Было около полудня. Я перекусил в ресторанчике поблизости, где иногда обедал, когда у меня не было времени идти к себе на Монмартр. Там всегда собирался народ — более или менее постоянные клиенты, в основном из деловых людей. Постепенно я перезнакомился со многими из них, так что, входя в зал, всегда с кем-нибудь да раскланивался. Вот и на этот раз за соседним столиком сидел некто Куэнон, с которым у меня в прошлом году были деловые контакты. Когда я проходил мимо него, он равнодушно скользнул по мне взглядом. Я с аппетитом принялся за еду, но все время думал, сам себе изумляясь, о представлении, которое разыграл в кабинете. Изумляло и даже пугало меня не столько то, что я разрыдался, сколько то, как с чисто женской ловкостью обработал Люсьену. Почти ненамеренно я применил уловку отъявленной кокетки — выставить напоказ обезоруживающую слабость, еще более трогательную благодаря смазливой мордашке, и таким образом завоевать сердце мужчины. Казалось бы, даже первый, вынужденный обман должен был быть мне неприятен, а я добавил к нему еще один, совершенно излишний, да к тому же недостойный. Разве к лицу мужчине прибегать к такой мелкой и пошлой лжи? Откуда во мне взялось это двуличие, эта по-женски коварная лживость? До сих пор я грешил скорее излишней прямолинейностью, и чувство собственного достоинства было развито во мне достаточно сильно, так что даже в самой критической ситуации мне не пришла бы в голову мысль проделать трюк наподобие того, который только что блестяще удался мне с Люсьеной. Чем так опускаться, я предпочел бы остаться ни с чем. А я-то считал, что моя метаморфоза была чисто внешней, и имел на то все основания. Достаточно было мысленно перебрать свои вкусы, симпатии и антипатии: в мужчинах и в женщинах, в пище духовной и материальной, да мало ли еще в чем я ценил то же, что и прежде. Оставалось допустить, что эти актерские способности, казалось бы несвойственные мне по складу характера, дремали во мне и до метаморфозы, о чем я до поры до времени и сам не подозревал. Благодаря новому лицу — или, если угодно, благодаря тому, что я осознал, насколько оно изменилось, — во мне пробудилась к жизни эта потаенная струна, которую на протяжении всего моего прошлого существования заглушали другие, более созвучные моему тогдашнему облику.