Уэллс Тауэр - Дверь в глазу

Дьярф присел на корточки, перевернул Наддода на живот и поставил ногу ему на крестец.

Гнут стоял рядом со мной. Он вздохнул и закрыл рукой глаза.

— Господи, он делает кровяного орла?

— Да, — я сказал. — Похоже на то.

Дьярф поднял ладонь, чтобы все замолчали.

— Я знаю, большинство бывалых такое видели, но для вас, молодежь, это может быть в новинку.

Костогрызы неуверенно засмеялись.

— Это мы называем кровяным орлом, и, если вы постоите минуту спокойно, увидите — впечатление будет необыкновенное.

Люди расступились, чтобы освободить Дьярфу место для работы. Он наставил конец меча на спину Наддоду сбоку от хребта. Нажал на меч и стал осторожно проламывать сталью ребра по одному за раз, пока не сделал разрез чуть побольше пяди. Потом остановился, утер пот со лба и сделал параллельный надрез с другой стороны от хребта. Он повозился в них руками и вынул наружу оба легких. Наддод дышал и пыхтел, и легкие хлопали наподобие пары крыльев. Мне самому пришлось отвернуться. Это было скверное зрелище.

Молодые ржали, а Дьярф стоял перед ними и дирижировал аплодисментами. Потом по его команде они похватали осадное снаряжение и гурьбой повалили на холм.

Не пошли только Гнут, Хокон, Эрл Стендер и я. Эрл смотрел, как ватага поднимается к монастырю, и, убедившись, что никто не оглядывается, подошел к умирающему Наддоду и сильно ударил его по голове обухом топора.

Мы немного успокоились, когда легкие перестали трепетать. Эрл вздохнул и перекрестился. Он сказал похоронную молитву, и смысл ее был такой: он не знает, чего хотел Бог от этого человека, но Он огорчен, что Его скромного слугу отправили наверх раньше времени, да еще по такому дурацкому поводу. Эрл сказал, что не знает этого человека, но тот, наверное, заслуживает лучшего, когда будет здесь в следующий раз.

— Столько проплыть ради этой глупости и стада овец, которых придется стричь дома, — проворчал Хокон.

Гнут улыбнулся и, прищурясь, посмотрел на небо.

— Мать моя, день-то какой хороший! Пошли наверх, может, наскребем чего-нибудь поесть.

Мы пошли к маленькому поселку на холме. Дальше, где стоял монастырь, молодежь гуляла вовсю. Они выволокли полдюжины монахов, повесили на дереве и дерево подожгли.

Руки у нас занемели и были в мозолях от гребли. Мы остановились у колодца посреди деревни, чтобы смочить ладони и попить. К нашему удивлению, из-за ясеней выскочил тот парень с большими пальцами на поясе; он тащил за собой какого-то несчастного полумертвого крестьянина. Он подошел к нам и уронил своего пленника на пыльную дорогу.

— Ничего себе, — сказал он нам. — Хорошие из вас вожаки, если стоите тут и смотрите, как другие работают.

— Ты, говнецо, — сказал Хокон и тыльной стороной ладони ударил парня по губам.

Пленник, лежавший в пыли, посмотрел снизу и усмехнулся. Парень покраснел. Он вынул кинжал из ножен на бедре и ткнул Хокона в живот. Стало тихо. Хокон смотрел на багровое пятно, расплывавшееся по рубашке. Вид у него был очень раздосадованный.

Когда парень сообразил, что он натворил, лицо у него сделалось беспокойное, как у ребенка, когда тот заранее дуется, надеясь избежать порки. Он еще хлопотал лицом, когда Хокон одним хрустким ударом расколол ему лоб посередине.

Хокон вытер меч и снова посмотрел на свой живот.

— Сукин сын, — сказал он, потрогав рану мизинцем. — Глубокая. Кажется, плохо мое дело.

— Ерунда, — сказал Гнут. — Надо тебя положить и зашить.

Эрл, человек мягкосердечный, подошел к тому, которого приволок парень. Он посадил его спиной к колодцу и дал попить из ведра.

Из дома за дорогой вышел старый высохший крестьянин. Он посмотрел на дым, поднимавшийся над монастырем и стелившийся над заливом. Он кивнул нам. Мы подошли.

— Здравствуйте, — сказал он.

Я пожелал ему доброго дня.

Он, прищурясь, посмотрел на мое лицо.

— Что-то не нравится? — спросил я.

— Извиняюсь, — сказал он. — Просто подумал, лицо знакомое.

— Может быть. Я проходил тут прошлой осенью.

— Ага, — сказал он. — Жарко было. Не понимаю, зачем вам опять сюда понадобилось. В прошлый набег вы убрали все до нитки.

— А мы сами не совсем понимаем. Приплыли повидать вашего человека Наддода. Похоже, не тот, кто был нужен, но с ним разделались, к сожалению.

Крестьянин вздохнул.

— Мне это как до заячьей губы. С нас десятину собирали на их содержание. Без него, думаю, обойдемся. Так чем займетесь? Будете грабить?

— Зачем? Разве у вас осталось, что грабить?

— У меня? Да нет. Печка вот хорошая, но вряд ли вы потащите ее на корабль.

— Думаю, у тебя не припрятаны в земле монеты или еще что?

— Мать честная, хорошо бы, если так. Если бы были припрятаны, я бы по-другому зажил.

— Да, конечно. Думаю, если бы и были, ты бы вряд ли признался.

Он засмеялся.

— Ты правильно сказал, мой друг. Но, видно, вам надо меня убить или мне поверить — и так, и так вам от этого никакой выгоды. — Он показал на Хокона, который опирался на Гнута и выглядел довольно слабым. — Вижу, у вашего друга неприятность. Если не хотите смотреть, как он у вас умирает, может, в дом его внесете? У меня дочка чертовски хорошая швея.

У крестьянина, которого звали Брюс, был уютный домик. Мы вошли гуськом. Его дочь стояла у печи. Когда мы появились в дверях, она тихонько вскрикнула от испуга. У нее были густые черные волосы и белое, как сахар, лицо — красивая девушка. Такая красивая, что не сразу и заметишь, что у нее нет руки. Мы все остановились и уставились на нее. А Гнут — тот прямо остолбенел. Это было видно.

Он побелел, глаза его расширились — можно подумать, перед ним была дикая собака, а не красивая женщина. Он прогреб обеими пятернями волосы и облизнул корку на губах. Потом кивнул и хмуро сказал:

— Здравствуй.

Брюс сказал:

— Мэри, у этого человека получилась дыра в животе. Я сказал, что мы попробуем его полечить.

Мэри посмотрела на Хокона.

— Ага, — сказала она. Она подняла на нем рубашку и осмотрела рану. — Воды, — велела она Эрлу, наблюдавшему за ними.

Эрл пошел к колодцу, а Гнут с завистью смотрел ему вслед. Потом откашлялся.

— Я хочу пособить, — сказал он.

Мэри отправила его в угол к мешочку с луком и велела нарезать. Брюс растопил печь. Мэри поставила воду и насыпала в нее овсяной крупы.

Хокон, совсем бледный, взобрался на стол и лежал неподвижно.

— Мне что-то не хочется овсянки, — сказал он.

— Ты не беспокойся насчет каши, — сказал Брюс. — Каша только для того, чтобы в ней ехал лук.

Гнут поглядывал на Мэри и трудился над луком. Он очень усердствовал — резал и резал, а когда все порезал, принялся резать резаное.

В конце концов Мэри обернулась и сказала ему:

— Спасибо, достаточно.

Гнут положил нож.