Майя Кучерская - Тётя Мотя

Незнакомый парень в каске буквально нес его, легонького, на руках, подальше от огня, неожиданно аккуратно усадил на крыльцо школы, крикнул кому-то: «Умойте тут деда!» И пошел к пожару. Пожарные. Слава богу, приехали. Как же он не слышал сирены? Но у школы действительно стояла красная машина, следом подъехала и другая, беззвучно, хотя и с синей, праздничной мигалкой. Сергей Петрович поднялся, зашагал, шатаясь, в сторону, в темноту. Стал, прислонясь спиной к им же посаженной когда-то на субботнике липе, говорил неслышимое, шевеля губами, глядя и не видя, как выскакивают пожарные, как быстро тянут от машин рукава, как пышно бьет в леденцовые окна пена. Неожиданно затрещала и провалилась крыша, и из середины дома сейчас же повалил черный, ядовитый дым.

Через час все было кончено. Огонь погасили, пожарные машины уехали, все, кто толпился во дворе, разошлись и договорились снова собраться утром. Сергей Петрович с двумя самыми стойкими ребятами, Васей и его младшим братом Костиком, все ходил вокруг дышавшего жаром пепелища. Ребята подбирали то монетку, то утюжок чугунный, то обгоревшую давилку косточек из вишен, которые как-то оказались снаружи. Явился из школы и Задохин, взялся им помогать, но, почувствовав, что его помощи не рады, ушел тоже, правда, не домой, а снова к себе в кабинет. Окно его так и светилось. Когда совсем рассвело и небо порозовело, Сергей Петрович все-таки заставил ребят пойти отдохнуть и побрел домой сам. Решили встретиться через несколько часов, когда все хоть немного остынет и можно будет начать полноценные раскопки.

Всю неделю они работали на пожарище — от Христа в темнице и следа не осталось, от Николы только обугленная рука, почти все бумажное, деревянное погибло, оловянное, серебряное, медное расплавилось. Но случилось и чудо. Владимирская уцелела. Металлический оклад оплавился, но сама икона не сгорела, только почернела так, что видны остались одни глаза Богородицы.

Они положили ее на расстеленный во дворе брезент, отдельно, стали работать дальше, к вечеру Сергей Петрович подошел оглядеть обретенные сокровища и вдруг заметил: уже не только глаза Божьей Матери, но и весь лик ее проступил сквозь копоть, икона посветлела, сама. Никто не подходил к ней, он это знал, видел. Да и не отчистить бы так, если и захочешь. Они перенесли ее в школу, к Ивану Валерьевичу — на следующий день на черной доске проявились руки и Младенец, виднее стали и клейма, а еще через два дня об огне, в котором побывала Богородица, напоминал только черный оплавленный оклад.

Задохин засуетился. «Чудо ведь это, Сергей Петрович! Господи, чудо настоящее. Мало того, что уцелела, так ведь и обновилась! Слава Тебе…» — повторял Иван Валерьевич как заведенный, быстро и с облегчением крестясь, точно найдя оправдание случившемуся. Все дни после пожара он ходил сам не свой, на Сергея Петровича старался не глядеть, только качал головой и шумно вздыхал, раздражая Голубева страшно.

«Почему сгорел музей? — вот что Сергей Петрович очень хотел спросить у него. — Ты мне не официальную версию, ты правду мне скажи!»

Сергей Петрович знал, что вызвал пожарных Задохин, он оказался первым во дворе школы и первым заметил огонь. Это была большая удача, иначе могла сгореть и школа. Но что Задохин делал здесь в полночь? Сам Иван Валерьевич повторял одно, за музеем ребята часто собираются, курят, может, сигарету не потушили, может, что… Вот и спалили наш музей. Голубев интуитивно угадывал: где-то здесь фальшь, но никак не мог понять где. Ребята действительно любили зайти в школьный двор, постоять за музеем, там образовался укромный зеленый угол. И все же курили они обычно ближе к забору, метрах в трех-четырех от музея, Задохин сам их оттуда все время гонял. Лето жаркое, сушь, три метра — расстояние смешное, достаточно искорки, все так. Но были каникулы! Школьный двор пустовал. Не собирались здесь сейчас ребята.

Чудо с иконой Задохина оживило. Он призвал отца Константина из собора, который прямо во дворе школы отслужил молебен, а после этого совсем уж разнервничался — «Школьная же она, да, Сергей Петрович, собственность? Я уж теперь у себя ее повешу, она теперь охранять же нас будет, да?» Давно уже Задохин не спрашивал его разрешения. Сергей Петрович только кивнул: «Само собой, где-то же надо все это хранить, пока новый музей не построим». Дернулся Иван Валерьевич, он не хуже Сергея Петровича понимал, новый музей строить не на что, некому, дернулся, но пробормотал: да, да, конечно. На следующий день икона уже висела в красном углу директорского кабинета.

Пожар пережило немногое. Мраморная подставка для письменного прибора, жестяная коробка из-под перловского чая с надписью: «полфунта 1 рубль 10 копеекъ», фарфоровая статуэтка оленя, почерневшие зубастые щипцы для колки сахара, прозванные детьми «крокодилом», продырявленная огнем пудреница. Из шестнадцати прялок осталась одна, обгоревшая, не из самых интересных, cередины ХIХ века… Сгорел весь собранный архив, хранившийся на чердаке. Военные треугольники, переданные им деревенскими бабушками, дневник наблюдений за погодой и интересными явлениями природы Александра Ивановича Петушкова, который вел записи с 1925 по 1989 год — девять больших амбарных тетрадей, отданных в музей его дочерью. А фотографий! Целые папки, альбомы! И корзина берестяная, две торбы, сарафаны девичьи и свадебный убор. Солонка-утица, рожок пастуший, табакерка, медальон с портретом, медный заварной чайник… Голубев пытался сначала составить описи пропавшего — и бросил. Все, все пропало! Что и описывать, зачем?

От былых сокровищ осталась смешная горстка. Вот еще колотушка сторожа — брусок с продетым шариком-кулачком, — совсем свежая, только в саже, что уж ее сберегло? И вспомнил Голубев, протирая ее сухой тряпкой, как целую заметку в местную газету про колотушку сочинил, объяснял, что сторож с колотушкой не от злых людей только оберегал деревню, а и от пожаров! Чуть дымок — бежал к рельсе, колотил тревогу, созывал народ. Колотушку им принес дед Пашки Заворина Степан Кузьмич, которому она досталась от отца. Сам Кузьмич в бытность свою колхозным бригадиром тоже ею пользовался, идя по деревне, стучал, поднимая народ на косьбу или какую другую работу.

На раскопках Сергей Петрович был оживлен, четок, как всегда с ребятами — он соскучился, год с ними близко не общался. Все тут же включились, как и не расставались. И он, как обычно, весело хвалил их за находки, всех замечал, к каждому был внимателен, все найденное фотографировал и заносил в тетрадь. И только вечером, вернувшись домой, слабел, вяло поужинав, шел в свой кабинет выплеснуть скопленную за день горечь. Оплакивал все, что сгорело. Не только в этом пожаре. Из обгоревших вещиц, что находили они с ребятами в углях, чернота всей русской земли поднималась, обнимала голову и жала, жгла сердце.