Гари Штейнгарт - Абсурдистан

В тот день, когда доктор Левин наконец-то вернулся из Рио, мне позвонила овдовевшая миссис Вайнберг, прося об аудиенции. В голосе ее звучали печаль и страх.

— Что мне делать, Миша? — рыдала Люба. — Научи меня, как соблюдать траур по мертвым. Каковы еврейские обычаи?

— Ты сидишь на картонной коробке? — спросил я.

— Я сижу на сломанном тостере.

— Тоже подходит. Теперь закрой все зеркала. И, может быть, не ешь пару дней свиную салями.

— Я совсем одна, — произнесла она тоненьким механическим голосом. — Твоего отца не стало. Мне нужна мужская рука, чтобы меня направлять.

Такой домостроевский разговор меня встревожил. Мужская рука? О господи. Но тут я вспомнил, как Люба пыталась на похоронах моего Любимого Папы наброситься на Олега Лося. Мне стало ее жаль.

— Где ты, Люба?

— В коттедже. Проклятые комары меня заели. Ах, Миша, все напоминает мне о твоем отце. И семисвечник, и маленькие черные коробочки, которые он завязывал себе на руку. Иудаизм так сложен.

— Да, сложен. Я через него потерял половину моего пениса.

— Ты не хочешь подъехать? — спросила она. — Я купила несколько оранжевых полотенец.

— Мне нужно передохнуть, сладкая, — сказал я. — Может быть, через одну-две недели. — Ох, Люба! Что с нею будет? Ей двадцать один год. Пик ее красоты остался позади. И как я ее только что назвал? Сладкая? Моя сладкая?

В комнату вошел Тимофей, на его унылой физиономии играла слабая, рабская улыбка.

— Я привез вам свежий пузырек «Ативана» из Американской клиники, батюшка, — сказал он, размахивая большим мешком с лекарствами. — Вы знаете, хозяин Приборкина тоже лежал в постели с депрессией, а потом принял немного лекарства и уехал бегать с быками в Испанию! Я только хочу, чтобы батюшка снова улыбался и швырял в меня туфли, — сказал Тимофей, кланяясь, насколько позволяла ему больная спина.

Я взял мобильник и набрал номер доктора Левина. Наши сеансы начинались в пять часов вечера. В Санкт-Ленинбурге это был вечер, а на Парк-авеню — утро. Процессия темно-синих автомобилей везла служащих в деловую часть города, все были со вкусом одеты, и на руках не было крови. Или не слишком много крови.

Я представил себе, как доктор Левин — его семитское лицо покрыто свежим загаром на бразильских пляжах, брюшко округлилось от churrasco и черных бобов — смотрит на пустую кожаную кушетку; микрофон включен, на стенах фотографии колоритных вигвамов сиу, быть может намекающие на поиски путей к лучшему «я», этому тесному маленькому вигваму у меня в сердце.

— Я не-счас-тен, доктор, — взвыл я в свой мобильник. — Много снов о том, как мы с папой плывем в лодке по Миссисипи, которая превращается в Волгу, а потом в какую-то африканскую реку. А иногда я ем внутренности моего покойного папы. Как будто я каннибал.

— Что еще приходит на ум насчет этого? — спросил доктор Левин.

— Не знаю.

— Подождем еще недельку перед тем, как пересматривать ваш режим.

Я слушал человечный голос доктора Левина, преодолевший это непостижимое расстояние. Мне хотелось дотянуться до него и обнять, хотя вообще-то у нас было строгое правило: «Никаких объятий», когда я виделся с ним лично.

— Как приступы паники? — продолжал расспросы доктор. — Принимаете «Ативан»?

— Да, но я плохо себя вел, доктор! Я смешивал его с алкоголем, а ведь этого не следовало делать, правда?

— Да, не следовало.

— Значит, я был плохим!

Молчание. Я почти физически ощущал, как он вытирает свой нежный рыхлый нос. Летом у него аллергия, бедняга — у доктора свои слабости.

Доктору Левину за пятьдесят, но, подобно многим американцам его социального статуса, у него грудь двадцатипятилетнего атлета и тугой, хоть и слегка женственный зад. Я ни в коем случае не гомосексуалист, и тем не менее мне много раз снилось, как я занимаюсь с ним любовью.

— Вы хотите, чтобы я сказал, что вы плохой? — спокойно произнес доктор Левин в трубку. — Вы хотите, чтобы я возложил на вас ответственность за смерть вашего отца?

— О боже, нет, — ответил я. — Я имею в виду, что в некотором смысле я всегда надеялся, что он умрет… О, я понимаю, что вы хотите сказать. Черт возьми, это верно… Я плохой, плохой сын.

— Вы не плохой сын, — возразил доктор Левин. — Думаю, проблема частично заключается в том, что последние два года вы попусту тратили время. Вы не проводили его продуктивно, как в Нью-Йорке. И смерть вашего отца явно не улучшила ситуацию.

— Верно, — согласился я. — Я как тот персонаж, Обломов, который никогда не встает с кровати. Как это прискорбно для меня!

— Я знаю, вам не хочется находиться в России, — сказал доктор Левин, — но пока вам не удастся найти выход, вы должны научиться справляться с ситуацией.

— Угу.

— А теперь вспомните: когда вы были в Нью-Йорке, то всё рассказывали мне, как красива Москва…

— На самом деле Санкт-Петербург.

— Конечно, — согласился доктор Левин. — Санкт-Петербург. Ну так вот, почему бы вам не начать с прогулки? Взгляните на какие-нибудь красивые места, которые вы любите. Расслабьтесь и отвлекитесь чем-нибудь от своих проблем.

Я подумал о том, чтобы провести день в милом Летнем саду, лакомиться мороженым под статуей Минервы, у которой воинственный вид. Мне нужно было покупать больше мороженого, когда здесь была Руанна, — правда, мы съедали по крайней мере пять штук в день. Если бы я лучше с ней обращался, возможно, она бы не стала спать с этим ублюдком Джерри Штейнфарбом и осталась бы со мной в России.

— Да, — сказал я. — Именно это мне и нужно сделать… Точно. Я прямо сейчас надену свои прогулочные шорты. — И внезапно выпалил: — Я действительно люблю вас, доктор…

И тут я начал плакать.

Я недолго пробыл в Летнем саду. Все скамейки в тени были заняты; жара была ужасающая; набожные мамаши, проходившие мимо со своими детками, использовали меня для иллюстрации четырех из семи смертных грехов. И со мной не было моей Руанны с ее бравадой и отвращением ко всему классическому («У некоторых из этих статуй нет задницы, Миша»).

— На khui все это, — сказал я своему шоферу, чеченцу Мамудову, который составлял мне компанию, сидя на ближайшей скамейке. — Давай посмотрим, сидит ли сейчас Алеша в «Горном орле».

— Он и дня не может прожить без своего кебаба из баранины, — угрюмо высказал свое мнение Мамудов.

Мы переехали через Троицкий мост. Нева в этот летний день была взволнованной и игривой. Над серой зыбью парили коварные чайки. Алеша-Боб действительно восседал за шатким деревянным столиком в «Горном орле». Перед ним стояла бутылка водки и блюдо с маринованными перцами, капустой и чесноком. Мы обнялись и по русскому обычаю три раза поцеловались. Меня представили его спутникам — оба были сотрудниками «Эксесс Голливуд», его фирмы, занимающейся импортом-экспортом DVD. Это были Руслан, начальник службы безопасности в фирме — мужчина с бритой головой и обреченным выражением лица — и молодой арт-директор и веб-дизайнер Валентин, который недавно окончил Академию художеств.