Мануэл Тиагу - До завтра, товарищи

— Дурачок, дурачок…

С этой минуты Важ понял, что Роза любит его, как никого никогда не любила.

Позднее он обратил внимание на отношение Розы к детям, на то, как она неловко и почти застенчиво их ласкает, как часто, поговорив с малышом, качает головой, словно желая избавиться от навязчивой мысли. Он решил, что она несчастна, так как у них нет ребенка. Важ не поделился этой мыслью с Розой. В условиях партийной жизни, в целях безопасности, из-за денежных затруднений и особенно из-за неуверенности в завтрашнем дне он считал, что лучше не иметь детей.

Мысли Розы были сейчас очень далеко, в прошлом. Когда еще жива была мама, Роза не работала на фабрике, а оставалась дома. Как-то они обе сидели молча, одна подле другой и что-то шили. Вдруг Роза подняла глаза, взглянула на мать и расхохоталась. В этом смехе было что-то такое фальшивое и странное, мать, сама не зная почему, глубоко встревожилась, подняв взгляд от шитья и посмотрела в лихорадочно блестевшие отчаянные глаза дочери:

— Что с тобой, дочка?

Ответ последовал быстро и решительно:

— Я покончу с собой.

Уголь в плите потрескивал, выплевывая раскаленные брызги. Роза тряхнула головой и убрала руку от подбородка.

— Ты здесь? — спросила она, увидев стоящего на пороге Важа. Она поднялась, подошла к нему и нежно поцеловала.

Уже поздно ночью, обсудив текущие дела, пришли к выводу, что следует напечатать листовку. В ней нужно было рассказать об успехах, достигнутых на фабриках, об увеличении зарплаты в результате деятельности рабочих комиссий. Пока Рамуш, склонившись к столу, энергично и сосредоточенно писал листовку, остальные сделали перерыв.

Важ пошел отдохнуть и сейчас крепко спал. Глядя на его бледное лицо и тяжело вздымающуюся грудь, Роза вспомнила, как несколько дней тому назад он вернулся домой поздней ночью, мертвый от усталости, с побелевшими губами и ввалившимися глазами. Вымывшись и съев две тарелки супа, прошел в рабочую комнату, привел в порядок бумаги, записал расходы, прочел военные сообщения и передвинул флажки на карте русского фронта, что он делал всегда, как бы поздно ни возвращался. Именно неуемную энергию ценила Роза больше всего в своем муже.

Рамуш кончил работу, разбудив Важа, прочли текст листовки и внесли необходимые поправки.

Рамуш передал Розе исписанный лист:

— Завтра тебе будет чем заняться. Отстучишь это на «Стенсиле». Антониу сделает остальное.

Так как начался разбор конспиративных вопросов, Розе сказали, что она может идти спать. Минуту спустя они услышали стук машинки.

— Не теряет времени, — отметил Паулу.

Стук машинки раздавался около получаса. Затем за стеной стало тихо. Четверо мужчин работали всю ночь.

— Нет, товарищ, — говорил Рамуш, повышая на Паулу голос, а тот униженно смотрел поверх очков. — Не так следует говорить о трудностях. Наш первейший долг при возникновении препятствия — найти пути к его преодолению. Остальное — пустая болтовня.

— Говори потише, — сказал Антониу. — Розу разбудишь.

Рамуш заговорил тише, но даже в приглушенном голосе слышалось возбуждение. «Во всем, что делает и говорит Паулу, — думал Рамуш, — во всем видна вялость, он как вареный. Нет, он далеко не пойдет».

Уже светало, когда они кончили работу. Паулу и Рамуш собрали свои вещи, привели себя в порядок и приготовились выходить. Идя по коридору, они увидели, что на кухне горит свет.

Роза работала всю ночь. У нее был усталый вид, и лицо осунулось. Она проводила валиком с черной краской по сетке копировального аппарата, поднимала сетку, вынимала готовые листы и складывала их в стопку.

— Тысячи тебе хватит? — спросила она Рамуша.

Голос прозвучал сухо, раздраженно, почти агрессивно.

Важ давно обратил внимание, что Роза раздражается в присутствии Рамуша. Роза со всеми товарищами была неизменно вежлива и любезна, не допуская, однако, фамильярностей. Но с Рамушем она всегда держалась напряженно, ее сердили и выводили из себя его веселость, жесты, само его присутствие. Однажды Важ спросил Розу, что она имеет против Рамуша.

— Ничего, — подумав, ответила она. — Я знаю его много лет, и как товарищ он достоин всяческого уважения.

На этом разговор закончился.

И правда, кто мог отрицать достоинства Рамуша? Некоторые эпизоды из его жизни стали легендой среди членов партии. Было известно, что он сражался в Испании и один из первых ворвался в казарму Монтанья во время вражеского мятежа в Мадриде. Знали, что он сидел в тюрьмах, подвергался пыткам, бежал. Передавались его дерзкие ответы полицейским, стоившие ему жестоких наказаний. Так, например, он сидел в одиночной подземной камере, сырой, темной, без доступа свежего воздуха. Тюремщики решили поиздеваться над ним: «Что вы делаете здесь? И почему разделись?» — «Вы что, не видите, я загораю». Много подобных историй рассказывали о нем, все они характеризовали его как человека смелого, энергичного, не теряющего присутствия духа даже в самые тяжелые моменты. Но те, кто знал его ближе, замечали, что он легко выходит из себя, а веселостью зачастую прикрывает подавленность. В такие минуты его насмешки становились грубыми, жестокими и больно ранили товарищей.

Роза сказала, что она ничего не имеет против Рамуша. Но слишком по-разному относилась она к Рамушу и к остальным. С Антониу Роза была ласкова и приветлива; когда он уходил, то обычно целовал ее в щеку, она его тоже. С Рамушем все было иначе. Если он клал ей руку на плечо, что было его привычкой, Роза с досадой отстранялась.

Важ снова спросил:

— Почему ты с Рамушем разговариваешь так, будто держишь камень за пазухой?

— На нравится мне, как он смотрит на женщин, — ответила она.

Сидя на ступеньке, Роза смотрела на дальний поворот дороги.

Она помнила как сейчас: ей было шестнадцать, а ему за тридцать. Он позвал ее под каким-то предлогом и положил ей по-отечески руку на плечо, рука была тяжелой, ногти чистые. Пальцы впились в плечо. Веселые глаза блестели на тонком лице, он не смотрел ей в глаза, разглядывал рот и покрасневшие от смущения уши.

— Плохо, что ты не хочешь любить, — сказал он.

И, увидев печальную тень в обычно веселых глазах, почувствовав призыв, намек на интимность, Роза поняла, что не любить плохо. Какая она была глупая!

Уже во второй раз после собрания Эрмелинда постучалась к ним в дверь. Первый раз якобы рассказать новости по поводу драки, учиненной Эрнешту, и убедиться, верны ли слухи, которые ходят в округе. Сейчас, через несколько минут после ухода Важа, было ясно, что она хотела застать Розу одну.

— Я принесла вал пучок петрушки, — оправдывалась она. — Вам пригодится? Подумать только! — продолжала она своим неприятным резким голосом. — Пошла я сегодня в поселок купить кусок сала. А в нем было больше соли, чем сала. «Любезный, — говорю, — сало такое дорогое, и столько соли». И вы знаете, что он мне ответил? «Вам дорого? — говорит. — Так оставьте сало, возьмите деньги, положите их в кастрюлю, и увидите, какой получится навар».