Мануэл Тиагу - До завтра, товарищи

Маркиш вернулся домой в страшном смятении. «Что теперь подумают товарищи? — спрашивал он себя. — Ведь я был одним из немногих, кто знал о встречах в доме Сезариу, что туда приходили представители руководства. Потом меня наказали, вывели из комитета, и сразу же этот провал. Что подумают?»

Этой ночью он почти не спал. Не из страха тоже быть арестованным, это ему даже в голову не приходило. Он не знал, что делать, лишь сознание своей непричастности к провалу немного успокаивало его. «Может быть, не стоит терзаться? Нет, нет, — отвечал он сам себе. — Мало, что твоя совесть чиста. Надо еще, чтобы с тобой обошлись по справедливости. Если тебе не доверяют, что толку от того, что твоя совесть чиста?»

Он пытался успокоиться. «Ведь товарищи знают, что я был под арестом, но никого не выдал. Я многое знал, но никого не выдал. Кроме меня, о встречах у Сезариу знали и Афонсу, и Витор… Да, действительно, и Витор знал», И вдруг Маркиш задумался, вспомнив, что говорил о нем Важ. Вспомнил также, что Витор, как стало известно, снова появился в городе, но ни с кем не встречался. А если… «Нет, я не должен так думать. Это означало бы пытаться оправдаться за счет товарища».

И снова навязчивые мысли: «Пока я ходил к Сезариу, все было в порядке. Но вот меня наказывают, выводят из комитета, и сразу же появляется ПИДЕ. А обо мне существует определенное мнение, против меня — Важ, обо мне уже доложено в ЦК — что там подумают? Что они все подумают?» И он, чувствуя себя все более неправым, стал вспоминать свою работу в партии, своз отношение к ней, к Витору, свои разговоры с Энрикишем и с членами комиссии, вспомнил, как уничтожил листовки, вместо того чтобы распространить их. «Что же теперь они станут думать после всего этого? Подумают, что я предал?»

Уже светало, а Маркиш все ворочался с боку на бок, тщетно пытаясь уснуть.

Спустя два дня Маркиш по дороге на работу неожиданно встретил Витора.

— Похоже, что я вернулся в недобрые времена, — сказал тот, с улыбкой протягивая Маркишу руку и внимательно глядя ему в лицо.

Маркиш молча пожал протянутую руку.

— Когда мы можем поговорить? — спросил Витор. — Это правда, что Сезариу арестован?

— Похоже, что да, — хмуро ответил Маркиш. — Не время сейчас встречаться.

Витор, казалось, был удивлен недружелюбным видом товарища.

— Будешь? — спросил он, вытаскивая пачку сигарет. Маркиш отрицательно покачал головой. Тогда Витор закурил. — А я вот думаю, как раз сейчас, когда арестован Сезариу и организация переживает трудный момент, наша ответственность, как членов районного комитета, еще более возрастает.

Маркиш прервал его:

— Отстаешь от жизни. Я уже не член комитета, да и ты тоже.

— Ты уже не член комитета! — воскликнул Витор, казалось, не замечая слов Маркиша о самом себе.

— Нет, и не хочу больше об этом говорить.

— Да будет тебе, — только и сказал Витор, подавляя раздражение. Он молча продолжал курить, искоса посматривая на Маркиша, а потом вдруг спокойным голосом сказал: — Нам нужно быть осторожными и обо всем договориться. Сезариу арестован. Кто может поручиться, что нас тоже не возьмут?

— Нас? — спросил Маркиш. Впервые за все время после ареста Сезариу он подумал, что сам может попасть в руки ПИДЕ. — Будь спокоен, нас не тронут.

Однако Витор был прав. На следующую ночь в городе снова побывала полиция и произвела аресты. Взяли Маркиша, Витора, нескольких служащих, одного крестьянина, жившего в окрестностях, врача, торговца и армейского сержанта.

Лизета тоже была арестована, но ее продержали всего несколько дней. Ее ни в чем конкретно не обвиняли и лишь напомнили о скандале, устроенном в доме Сезариу. Перед тем как отпустить девушку, шеф прочел ей нотацию:

— Того, что ты учинила в доме своей сестры, хватило бы, чтоб продержать тебя здесь подольше. Но, несмотря на это, мы знаем, что ты в общем-то неплохая девочка, и мы не хотим тебе зла. Характерец же у тебя, правда, еще тот, но кто сейчас без характера? Ты жаловалась, что один из наших людей дал тебе пощечину. Я искренне сожалею об этом. Это против наших правил. Ребята действовали не по приказу и будут наказаны. Но ведь ты, моя девочка, поскольку сама с характером, наверное, сможешь простить, если другой погорячился? Ну, ступай же, и всего тебе хорошего.

Лизета вышла, а находившийся здесь во время разговора полицейский наклонился к уху начальника, перелистывавшего бумаги, и что-то сказал ему. Шеф ответил:

— Не пройдет и недели, как к ней придут.

Маркиша допрашивали непрерывно пять суток. Его не били, как в первый раз. Разговаривали с ним обходительно и часто говорили о его достоинствах. Спрашивали, спрашивали и спрашивали, и все об одном и том же, и так без конца, потом один следователь заменял другого, и все начиналось сначала. Настойчивость полиции даже удивила Маркиша.

— Мы не хотим, чтобы ты говорил нам то, о чем мы не знаем, — говорил ему старший следователь, старательно полируя себе ногти. — Мы хотим только, чтобы ты подтвердил, что известно нам или что говорят твои товарищи. Врач у нас, сержант тоже, мы прекрасно знаем, что ты за птица. Почему ты все отрицаешь?

ПИДЕ была в курсе многих вещей. Больше всего Маркиша удивило, однако, то, что им было многое известно о руководстве сектора.

— Ну зачем ты отрицаешь это? — настойчиво спрашивали его. — Нам хорошо известно, что в районный комитет входишь ты, Сезариу и Витор. Витор молчит, но у Сезариу и Антониу языки уже развязались. Так что же ты упорствуешь?

Почему в полиции были известны имена членов комитета старого состава? Если это сообщил им Сезариу, то с какой целью? И что мог сказать этот самый Антониу, если он только недавно стал работать с ними и знал только новый состав комитета? Маркиш вспоминал свои споры с Важем, тот сомневался относительно Витора, а вот и Витор арестован, и, наверное, его пытают, но он молчит. И Сезариу, этот примерный товарищ, если только следователь не врет, разговорился.

На второй день тактика следователя изменилась.

— Смотрю я на таких, как ты, и удивляюсь, честное слово, удивляюсь. Что вы за это имеете? Лучшие из вас, преданные и целеустремленные, ведущие самый праведный образ жизни, те, кто попадает сюда и молчит, — так как же к ним относится ваша партия? Она отворачивается от вас. А в то же время всякие прохвосты, живущие за ваш счет, которые стараются побыстрее рассказать все, что знают и что не знают, как только они попадают сюда, — о, это для партии великие люди, герои! Вот тебе и справедливость Центрального Комитета партии. Важ нежится себе где-то на пляже, а ты страдаешь.

Из этих слов Маркиш понял, что в ПИДЕ известно о его наказании, С удивлением, негодованием и отчаянием он осознавал, что так все оно и есть, что, пока он твердо защищает своих товарищей, те от него отвернулись, вывели его из руководящих органов. Другие, чье поведение очень даже сомнительно, дают директивы, определяют, что и как надо делать, держат в своих руках судьбы людей. Следователь как будто прочитал мысли Маркиша, потому что все настойчивее затрагивал эту тему, рассказывал разные случаи, компрометирующие руководителей партии, рассказывал о любовных похождениях Рамуша.