Кен Кизи - Пролетая над гнездом кукушки

А пошел ты знаешь куда, бледнолицый, сказал дядя Бегущий И Прыгающий Волк, скручивая себе сигарету. Я ни за что не скажу.

Высоко, высоко, высоко в холмах, высоко на постели из дубовых ветвей, она гладит ветер старой рукой и считает облака старой считалочкой… прилетели журавли…

Что ты сказал мне, когда подмигнул?

Играет оркестр. Посмотри на небо, сегодня — Четвертое июля.

Кости отдыхают.

Они снова напустили на меня машину… Я хотел бы знать…

Что он сказал?

…Знать, как Макмерфи снова сделал меня большим.

Он сказал: «Хрен вам».

Они там. Черные парни в белых куртках пялятся на меня из-за двери, а потом войдут и обвинят меня в том, что я промочил все шесть подушек. Я лежу на них! Номер шесть. Я думал, что комната — это кости. Номер один, змеиный глаз, тоже тут, все кружится, белый свет с потолка… это — то, что я видел… в этой маленькой квадратной комнатке… похоже, уже стемнело. Как долго я был без сознания? Напустили немножко тумана, но я не собираюсь в него нырять, не собираюсь в нем прятаться. Нет… больше никогда…

Я встаю, медленно поднимаюсь, чувствуя, как затекла шея. Белые подушки на полу изолятора промокли — я их опи́сал, пока был без сознания. Я вообще ничего из этого не помню, но я тру глаза ладонями и пытаюсь прочистить башку. Я стараюсь. Раньше никогда не старался прийти в себя.

Спотыкаясь подошел к маленькому круглому окошку в двери комнаты, затянутому тонкой проволокой, и постучал. Я видел, как санитар идет по коридору с подносом для меня, и знал, что на этот раз я их победил.

Бывало, что после шоковой терапии я не мог опомниться недели по две, жил словно в тумане, все перед глазами дрожало и расплывалось, в общем, это было как тот рваный край, за которым начинается сон, как та серая граница между светом и тьмой, или между сном и бодрствованием, между жизнью и смертью, когда сознание к тебе уже вернулось, но ты еще не можешь понять, какой сегодня день, или кто ты такой, и есть ли смысл вообще возвращаться — и так целых две недели. Если у тебя нет причин просыпаться, ты можешь слоняться в этой серой зоне неопределенно долгое время, но, если тебе это не нравится, это я понял, ты можешь начать бороться, чтобы вырваться из нее. На этот раз я вырвался из нее меньше чем за день, быстрее чем когда-либо.

И когда туман окончательно выветрился у меня из головы, мне показалось, что я вынырнул после долгого, глубокого погружения, выскочил на поверхность после того, как провел под водой сотню лет. Это был последний сеанс, который они мне провели.

На той же неделе они провели с Макмерфи еще три сеанса. Как только он приходил в себя и начинал подмигивать окружающим, являлась мисс Рэтчед с доктором, и они спрашивали его, не готов ли он одуматься, осознать свое поведение и вернуться в отделение для проведения курса. И он приподнимался, не сомневаясь, что все лица в буйном обращены к нему, и говорил сестре, что он очень сожалеет, что может отдать за свою страну только одну жизнь, и что она может поцеловать его в красно-розовую задницу, но он проклятому вражескому кораблю не сдастся. Да!

Потом вставал, отвешивал парочку поклонов ребятам, которые улыбались ему в ответ, а Большая Сестра вела доктора на пост, чтобы позвонить в главный корпус и подтвердить очередной сеанс.

Однажды, когда она уже повернулась, чтобы уйти, он ухватил ее за край халата и ущипнул пониже спины, так что ее лицо стало такого же цвета, как и его огненные волосы. Если бы там не было доктора, который и сам прятал ухмылку, она влепила бы Макмерфи пощечину.

Я попытался уговорить Макмерфи подыграть ей, чтобы прекратить эти назначения, но он только смеялся и посылал меня к черту. Все, что они делают, — тратят на него заряд своей батареи, — пустая трата времени.

— Когда я выйду отсюда, первая же телка, которая оседлает старого рыжего Макмерфи, психопата мощностью десять тысяч ватт, засияет, словно автомат для пинбола, и заплатит серебром! Нет, я не боюсь их маленькой машинки с батарейками.

Он упорно твердил, что ему это не причиняет вреда. Он даже не станет принимать эти свои капсулы. Но всякий раз, когда громкоговоритель объявлял, что ему следует воздержаться от завтрака и приготовиться пройти в первый корпус, на его челюсти играли желваки и лицо бледнело. Он выглядел осунувшимся и испуганным — то самое задорное лицо, отражение которого я видел в лобовом стекле машины по пути с побережья.

К концу недели я покинул буйное и вернулся обратно в свое отделение. Я хотел сказать Макмерфи до расставания множество вещей, но он только что прибыл с процедуры и сидел в углу, не отводя глаз с мячика для пинг-понга, словно они были прикреплены к нему проволочками. Цветной санитар и еще один белый свели меня вниз, впустили в наше отделение и заперли за мной дверь. После буйного все здесь казалось ужасно спокойным. Я прошел в дневную комнату и по ряду причин задержался в дверях; все посмотрели на меня, посмотрели по-другому, не так, как смотрели бы раньше. Их лица светились — так, словно они смотрели на блестящую вставную панель.

— Итак, прямо у себя перед глазами, — принялся разглагольствовать Хардинг, — вы видите того самого дикого человека, который сломал руку… черному парню! Хей-хей, поглядите, поглядите!

Я ухмыльнулся им в ответ, понимая теперь, что чувствовал Макмерфи все эти месяцы, когда эти лица оживлялись и веселели при виде его.

Все подошли ближе и попросили рассказать им обо всем, что произошло. Как он вел себя там? Что делал? И правда ли то, что, как нашептывают в гимнастическом зале, они устраивают ему ежедневную электрошоковую терапию, а с него — как с гуся вода, и что он заключает с техниками пари насчет того, как долго удержит глаза открытыми после того, как ему наложат электроды.

Я рассказал им все, что мог, и, похоже, никто даже не задумался о том, почему это я — тот самый парень, которого они считали глухим и немым с тех самых пор, когда впервые с ним познакомились, — говорит и слушает как любой другой. Я сообщил, что все ими услышанное — чистая правда, и добавил парочку рассказов от себя. Они так хохотали над некоторыми шуточками Макмерфи насчет Большой Сестры, что двое Овощей под мокрыми простынями на стороне Хроников заухмылялись, а потом и зашлись от хохота, как будто понимали, в чем дело.

Когда на следующий день Большая Сестра лично вынесла проблему пациента Макмерфи на обсуждение группы и сказала, что по неким необъяснимым причинам он, похоже, не реагирует на электрошоковую терапию, поэтому, вероятно, можно посоветовать применить более решительные меры для установления с ним контакта, Хардинг откликнулся:

— Да уж, это возможно, мисс Рэтчед, да, но из того, что я слышал о ваших делах с Макмерфи наверху, у него не наблюдается никаких трудностей в установлении контакта с вами.